Я возвращаюсь. Выпиваю «Файрбола» и следом стаканчик простого виски. Стараюсь расслабиться, войти в роль девушки, повисшей на руке жениха.
Остались только мы, я и Кэр, на софе под открытым небом, уставшие, вымотанные. Хиты вечера — Пингвина вырвало на батут, наши мамы, моя и Кэра, пытаются играть в пив-понг, забавные эпизоды — когда Кэрриг вытащил меня во двор и стал призывать всех собраться и посмотреть, как мы исполняем свадебный танец, — это в прошлом.
Он смеется.
— Похоже, я здорово набрался.
— На то она и вечеринка, — говорю я. — Все в порядке.
Кэр наливает себе в чашку водки, и я даже не пытаюсь его остановить.
— Надо отлить, — сообщает он и уходит, а я остаюсь одна и вспоминаю другие моменты, те, когда его не было рядом, — разговор с Эггзом и что случилось, когда я вернулась в дом и нечаянно подслушала разговор моей будущей свекрови с сестрой Кэррига, Эрин.
— Мне она тоже не больно-то нравится. Всегда вела себя так, будто лучше нас всех. Знаешь, Доринда спросила ее сегодня, сколько она получила за ту картину, что продала Кэти Перри, так она сделала вид, что, мол, спрашивать такое невежливо. Как будто это не наше дело, хотя сама-то тянет с нашего Кэррига.
Эрин кивнула.
— У нее и мать такая ж. Адвокатша. Выскочка.
— Да, да! — Мать Кэра довела себя практически до оргазма. — Вся из себя такая высокомерная.
Это и есть темная сторона брака. Приходится притворяться, изображать радость в отношении тех, кого называешь новой семьей, хотя ты всегда знала, какие они злобные, завистливые и неприветливые.
Кэр возвращается с новой выпивкой, а значит, прежнюю он прикончил и снова напивается. У кофейного столика мой жених спотыкается и останавливается. Смотрит на меня в упор.
— Утомил?
Я краснею, беру его за руку и тяну к себе, на софу. Он падает, смеется и говорит, что сам не знает, что несет. Успокаиваю —
Поздно. Наступает самая темная часть ночи. Я не слышу Джона, но могу поклясться, что он неподалеку. Есть какая-то вибрация, что-то вроде дымки вокруг светлячка. Помню, когда-то давно Джон рассказывал, что прочитал в «Телеграфе» о городе в Англии, жители которого слышат странное гудение, но никто не знает, откуда идет звук. Вот так и сейчас. Джон близко. И если бы Кэр не лежал на мне, я могла бы подняться, открыть глаза и увидеть его.
Возвращение домой — это всегда регресс. Мой отец говорит, что именно поэтому он никогда не возвращался в Шотландию, никогда не хотел становиться тем ребенком. Но я думаю, что, может быть, поэтому он и пьет так много, уже став взрослым. Думаю, может быть, иногда, как, например, сегодня, и нужно становиться таким вот ребенком. Я сильно нервничал перед приездом сюда, сомневался и даже подумывал, не будет ли лучше просто исчезнуть, не попрощавшись. Я нервничал, когда парковался возле здания старой телефонной компании (где, возможно, парковался и Роджер, когда прятался перед моим похищением). Я нервничал, потому что опасался не найти дорогу к нашему домишку. Важное, то, что сделало тебя тем, кто ты есть, не забывается.
Я увидел ее. Хлою. Как горячий душ, как теплое прикосновение солнца к спине — вот как это было. Я увидел ее, и она увидела меня. Да, я могу поклясться, что так оно и случилось — я чувствую, как в голове у меня вспыхивают те части мозга, которые связаны с Хлоей, как задымились контуры. Я подключен к этому месту, и мне не нужен фонарик, чтобы найти дорогу к сараю. Снова и снова я прокручиваю в памяти тот момент.
Я был в лесу, она — на софе, и между нами было то, что и в детстве, в убежище, то, что было между нашими телефонами, нашими компьютерами, — нервущаяся, связующая намертво нить. Оно было, и оно не умерло.
Настоящая, подлинная свобода. Вот в чем ошибался Роджер, когда писал мне письмо. Я не был свободен тогда. Я свободен сейчас. Я увидел Хлою и ощутил это. Истинную любовь.