Провидение

Я сказала Кэрригу, что у меня спазмы. Я наверху, в его комнате, прячусь от их огромной семьи. Пусть думают обо мне что угодно, что я спесивая, и они мне не ровня, и так далее. Но я устала от их «Бад лайт», бегающих повсюду собак, телевикторин, разговоров про ремонт дома и городских сплетен. Я сама подпитываю их пересуды, оставаясь здесь, в постели Кэра. Гуглю Эггза с вечеринки, ищу в базе данных Джона и Провиденс.

Мать Кэррига говорит сыну, что, по словам Опры, женщины страдают от спазмов в основном из-за неправильного питания, сидячего образа жизни и различных генетических гормональных дисбалансов. Слушаю это и понимаю, что лучше оставаться здесь, потому что викторина скоро кончится и они все погрузятся в просмотр нового «Железного человека». Что, конечно же, сразу наводит на мысль о Человеке-пауке, Джоне и о том, каким жалким он был. Полная противоположность животному, развившему в себе способность защищаться и маскироваться от хищников. Джон ходил в школу в костюме Человека-паука, даже когда мы заметно подросли. Он говорил, что ему нравится Человек-паук, даже когда пришла пора интересоваться чем-нибудь покруче. Он не умел защитить себя. И это вызывало у меня сомнения, когда я думала про то, как мы будем вместе. По-настоящему вместе. Мне придется прятать его костюм Человека-паука и защищать Джона.

Мне было больно слушать, когда Джон заговаривал об этих своих фильмах — «Человек-паук», «Бывает и хуже». Была у него такая особенность — увлекаться вещами, не имевшими к нему никакого отношения. Думаю, он унаследовал ее от отца, одержимого Америкой и старыми песнями. Джон любил эти вещи с такой страстью, на которую другие не способны. Я хочу сказать, что с Кэрригом никогда не возникало вопросов. Он не так уж сильно любит свою семью — да и как это возможно? — и меня любит больше, чем «Ред Сокс»[93], больше всего на свете. Закрываю глаза и сворачиваюсь калачиком на простынях, прячусь в кокон, пробую отгородиться от телевизора, бубнящего внизу, и всех этих великовозрастных братьев и сестер Беркус, кудахчущих жен и нудных мужей.

Мой телефон вибрирует, включается экран. Одно новое сообщение.

Наверное, Марлен — она весь день шлет сообщения.

Дотрагиваюсь до зеленой иконки, и время будто замедляется. Нет, это торопится мое сердце, мой взгляд. Потому что случилось то, чего мне всегда хотелось. Это не просто дозвон с незнакомого номера, и это не Марлен.

Это Джон, я сразу вижу по началу, по его манере общаться — прямо, бесстрастно и одновременно эмоционально. Кружится голова, я снова старшеклассница. Читаю сообщение и с первого раза запоминаю наизусть. «Это Джон. Можешь со мной встретиться? Я в „Роллинг Джек“. Долгая история».

Перечитываю вдоль и поперек. Потом отвечаю: «Уже иду».

Встаю, голова идет кругом. В постели было жарко. В доме жарко. И внутри жарко. Джон. Не знаю, что надеть. Хочется надеть все сразу, летние платья и шорты, старую футболку «Тенлис», всю в краске и угольных пятнах, сексуальные трусы, бабушкины трусы, все, что у меня есть, мне хочется надеть, чтобы он снимал это, а я рассказывала, откуда это взялось и что для меня значит. Останавливаюсь на маленьком розовом платье, но потом вспоминаю семью Кэррига, всю эту ораву, и слышу возглас: «Ты чего так разоделась?» Вот настоящий девиз штата Нью-Гэмпшир. Нахожу нейтральное решение. Майка от Лили Пулитцер и джинсовые шортики.

Когда заканчиваю одеваться, в дверь стучится Кэрриг.

— О, — говорит он. — Ты встала.

Этот тон с ноткой подозрительности он взял от матери. Ничего не может с собой поделать.

— Да, — говорю я. — Встала, потому что мне, оказывается, нужно уйти.

— Но ты же говорила, что у тебя спазмы. — Тем же тоном.

— Да, но Марлен написала, что поругалась с матерью.

— Не хочешь, чтобы она пришла сюда? Мы собираемся жарить мясо на гриле и устроить турнир по корнхолу.

Я зову его к кровати, он подходит, и мы присаживаемся.

— Кэр, она рыдала. Я должна помочь подруге, понимаешь?

Он дуется. Семья делает из тебя ребенка, и не имеет значения, сколько тебе лет.

— Но сегодня воскресенье, и ты знаешь, как мама к этому относится. В смысле, чтобы все были дома.

— Я вернусь.

— Но ты можешь просто не ходить. — Он краснеет. — Можно мне сказать что-то, чтобы ты не злилась?

— Нет, Кэр, если ты заденешь мои чувства, я разозлюсь.

— Ну, мама говорит, ты выбросила прокладки в мусорный бак… И она говорит, что у тебя все проходит легко и спазмов быть не должно, а еще она думает, что ты сидишь наверху, потому что не хочешь сидеть с нами внизу.

— Твоя мать роется в мусоре?

Он кладет ладонь мне на колено.

— Я понимаю, — говорит он. — Но она всегда так делала, потому что сестры врали ей насчет этого, бросали прокладки в унитаз, из-за этого у нас раньше велась настоящая война. Наверное, она по привычке проверяет мусор.

Я складываю руки на груди. Мне хочется уйти отсюда. Любым способом. Смотрю в стену.

— Я просто в ужасе.

Что удивительно, он вдруг вскакивает с кровати.