Провидение

Мне лучше не стало. В те дни я был несдержан и груб. Бурчал в ответ, когда со мной здоровались, гремел кофейником на кухоньке в участке. Однажды нам привезли рогалики и выдали к ним пластиковые ножи. Я вышел из себя и резанул ножом по большому пальцу. Шрам, крохотная отметина, виден до сих пор. Узнать, что он от ножа, можно, только если я сам открою этот секрет. Ло знает и целует его иногда, но говорит, что шрама бы не было, если бы я присыпал порез витамином Е, а потом добавляет, что тонкая кожа часть моего рыбьего обаяния — я родился под знаком Рыб. Она не знает, что я хотел не столько шрам, сколько незаживающую болячку. У меня был проект, не до конца продуманный, к чему приложить свою энергию. Я срывал коросту и смотрел на кровь. Я сражался с собственным телом, пытавшимся заживить рану, и рвал его острыми ногтями. Наше тело всегда на нашей стороне, кожа трудится круглосуточно и без выходных, чтобы только сохранить его в целости.

А я срывал коросту; воевал, по сути, сам с собой.

Все случилось мгновенно, и я не могу объяснить, как Бородач сумел так быстро вылечиться и привести себя в порядок. Возможно, я напрасно мучаюсь и зря теряю время, потому что профессорша, эта высокомерная поклонница Лавкрафта, из тех упрямцев, у которых язык не повернется сказать: я был не прав. Но чутье подсказывает, что там был Бородач. И доктор Ву говорила с полной уверенностью. Это всегда чувствуется.

И с этим я возвращаюсь туда, где и нахожусь прямо сейчас, а также каждую ночь, — в свою постель. Как же ты так быстро поправился? Я знаю, как не дать себе вылечиться. Но как ускорить заживление? Погрузиться в ванну, заполненную витамином Е? Фокус в этом?

Звонок будит меня в пять утра. Женщина в районе Ист-Сайда. Мертва. Двадцать четыре года.

Рядом ворочается Ло.

— Я бы сделала что-нибудь, но сил совсем нет.

— Не беспокойся, — говорю я. Неужели это оно и есть? Кончилась любовь? Еще год назад она бы встала, накинула халат и, зевая, приготовила подгоревшую яичницу. — Не беспокойся.

Я достаю из холодильника кексик. Кипячу воду и завариваю чай. Пятнадцать минут. Женщина. Двадцать четыре.

Это случилось на Уик-энден, возле заправочной, неподалеку от перекрестка. Проступающий в темноте хайвей похож на то шоссе, о котором поет Брюс Спрингстин, — дорога отсюда.

Ее имя — Джиллиан Фарбер, и она упала замертво рядом с неработающей бензоколонкой. Пришла сюда пешком. Машины поблизости нет. Работающий на станции парень кивает — да, видел ее здесь время от времени. Значит, постоянная клиентка. Еще вчера он, возможно, говорил бы о ней плохо, но сейчас она мертва и настроение у него иное. Для него — убыток.

— С ней бывал кто-то еще? — спрашиваю я.

— Иногда.

Народ подтянулся. Копы. «Скорая помощь».

— Как насчет парня с бородой, около шести футов и двух дюймов? Может, видел ее с ним? Тут вообще кто-то был, когда она проходила?

Он пожимает плечами.

— Может быть. Она же, сами знаете, из таких…

Ни да, ни нет. Я выхожу. Стейси тут как тут. Родила шестого и вот вернулась из отпуска. Ричи. Здоровенький малыш. В участке говорят, мальчонка квотербеком[60] станет — уж больно на Тома Брэди[61] смахивает. Мне капитаном не стать — никогда не соглашусь, что малыш похож на Тома Брэди.

— Эггз. — На меня она даже не смотрит. Имя произносит, словно собаку зовет. Делать нечего, подхожу. Гав-гав.

— Стейси. — Делаю вид, что не заметил. — Рад тебя видеть.

Ее интересует, что я здесь делаю.

Потею и заикаюсь.

— Опрашивал заправщика.

Она бросает на меня сердитый взгляд.

— Я спросила, зачем ты здесь?

Стою на своем.

— Взял показания, больше ничего.

Она кивает.

— Показания у нас уже есть. — Смотрит на меня почти с жалостью. — На ее обуви дорожные следы. Эгги, выглядишь ты хуже некуда. И делать тебе здесь нечего. Ты же сам знаешь, видел ее рюкзак, там полно безделушек с ярлычками. Нарковоришка, это ж ясно как день. Иди и поспи.

Смотрит на меня и видит, как я расстроился. Скрывать разочарование я так и не научился. Вот и еще одна причина, почему не навещаю сына. Врачи говорят, он не понимает эмоции, но что, если они ошибаются? Что, если я войду туда, посмотрю на него, а он увидит на моем лице печаль? Что, если он почувствует то же, что я? Что, если я своим визитом испорчу ему настроение?

— Наркоманы от наркотиков и умирают, — говорит Стейси. — Я серьезно. Иди и выспись.

Хлопает меня по спине, как бы напоминая, что она — мать.

Мой взгляд падает на рюкзак, который я не открывал. Пропустил. Солнце уже поднялось, подъехал фургон, а Бородача нет и не было.