Провидение и катастрофа в европейском романе. Мандзони и Достоевский

…все хорошо и великолепно, потому что все истина. Посмотри <…> на коня, животное великое, близ человека стоящее, али на вола, его питающего и работающего ему, понурого и задумчивого, посмотри на лики их: какая кротость, какая привязанность к человеку, часто бьющему его безжалостно, какая незлобивость, какая доверчивость и какая красота в его лике. Трогательно даже это и знать, что на нем нет никакого греха, ибо все совершенно, все кроме человека, безгрешно, и с ними Христос еще раньше нашего <…> все создание и вся тварь, каждый листик устремляется к Слову, Богу славу поет, Христу плачет, себе неведомо, тайной жития своего безгрешного совершает сие (14, 268).

2.4. Пути искупления и «вера в сказанное сердцем»

В этой части нашей работы мы рассмотрим поэтику искупления в итальянском и русском романах, а также пути покаяния, страдания и прощения героев.

Представление об искуплении не является исключительно христианским понятием, и его необходимо понимать в обще-религиозном значении. Концепция искупления присутствовала еще в античности, в культе Орфея. Как особо доказал итальянский философ Джованни Реале, именно религия Орфея была дорога греческим философам как религия души, греха, искупления, видения Ада и солидарности между живыми и мертвыми. Принципиально важно подчеркнуть, что иудео-христианская картина спасения, которая рисуется у Достоевского, как и у Мандзони, сложнее и богаче, чем только акт искупления. Христианство для обоих писателей это не только религия искупления всеобщей и индивидуальной вины. Христианство это в первую очередь религия прославления Бога в человеке, о чем напоминает истина, известная на Востоке в формуле: «Бог стал человеком, чтобы человек стал Богом». При этом Человек понят во всем его телесном измерении. Слава Бога в человеке обозначает и Творение многообразного мира, и Преображение его в окончательной победе над смертью.

У Мандзони два рода святости: чистые сердцем, целомудренные герои Ренцо и Лючия и смирившие свои страсти разумом и смирением фра Кристофоро и кардинал Борромео. Для итальянского писателя за покаянием должно последовать искупление посредством добрых дел. Для Достоевского покаяние приводит к осознанию Божьей любви, обращенной ко всем людям, и в этом он схож с Мандзони. Согласно Достоевскому, искупление идет через страдание:

Только бы покаяние не оскудевало в тебе – и все бог простит <…> воистину кающемуся <…> бесконечную божью любовь» (14, 48). Устами фра Кристофоро Мандзони утверждает, что «в страданиях наших у нас есть великое утешение, ибо мы находимся на пути, который указан нам тобой, и когда мы придём к тебе с нашими горестями, они зачтутся нам.[293]

В одном из писем 1838 г. к брату Михаилу Достоевский отстаивает идею двуединой природы человека, в которой божественная духовность борется с земной телесностью: «Одно только состояние и дано в удел человеку: атмосфера души его состоит из слияния неба с землею; какое же противозаконное дитя человек; закон духовной природы нарушен… Мне кажется, что мир наш – чистилище… принял значенье отрицательное, и из высокой… духовности вышла сатира… Но видеть одну жестокую оболочку, под которой томится вселенная, знать, что одного взрыва воли достаточно разбить ее… знать и быть как последнее из созданий… ужасно! Как малодушен человек» (12, 11). В этих словах еще юного Достоевского особенно чувствуется влияние романтизма с присущей ему религиозной мистикой во взглядах на природу человека.