Провидение и катастрофа в европейском романе. Мандзони и Достоевский

По словам Г.М. Фридлендера, Достоевский примыкал к той линии русской философской мысли (восходящей к славянофилам), которая сложилась в борьбе с рационализмом. Писатель полагал, что русская мысль должна исходить из идеала цельного человека, у которого нет вражды между рассудком и интуицией, мыслью и сердцем, теоретическим разумом и нравственным, инстинктивным началом. Такой подход к человеку Достоевский связывал с традицией ранней восточно-христианской мысли, наследие которой, глубоко уходящее, по его мнению, своими корнями в народную «почву», сохранили Нил Сорский, Тихон Задонский, инок Парфений и ряд других деятелей русской религиозной мысли начиная с древности и до нового времени (Фридлендер Г.М. (9, 607))[294]. (подробнее XV, 469–473).

У Достоевского и Мандзони страдание предшествует принятию Божественной воли (преодоление страдания). По Достоевскому, прощение даруется человеку Божьею благодатью, чувствами радости и любви. На первый взгляд у русского классика прощения как такового нет, потому что все покрывает Божья любовь. У Мандзони подобный момент радости описан в рассмотренном ранее эпизоде выхода Безымённого от кардинала, когда уже совершился окончательный переворот в его душе: у всех обывателей, ожидающих на площади встречи с кардиналом, приподнятое настроение, безотчетная радость, т. е. неосознанно они чувствуют пополнение в Христовом воинстве. Межличностный характер искупления у Достоевского – это страдание невинного за грехи других, потому что ответственность лежит на всех.

Один псалом Ветхого Завета (псалом номер 144 по русскому синодальному переводу Библии), из которого вытекает, как нам кажется, приведенное выше намерение Достоевского «восстановить падшего человека», очень часто читаем христианами. Особенно показательны два его стиха: «Щедр и милостив Господь, долготерпелив и многомилостив» (ст. 8), и «Господь поддерживает всех падающих и восставляет всех изверженных» (ст. 14). 14 стих данного псалма прямо гласит о поддержке и восстановлении Богом падающих и изверженных. Тут видны и столь значимые в глазах Мандзони и Достоевского возможность человеческого искупления, и перспектива Божественного Провидения.

У Достоевского тема перенесения страданий и «желания пострадать» восходит «к агиографическому идеалу, горячо поддержанному народным православием и русской классикой».[295] В «Братьях Карамазовых» название девятой книги, описывающей «первое», «второе» и «третье» мытарства Мити, «душе которого суждено в романе умереть и воскреснуть не буквально, но символически»[296].

У Мандзони смиренные Ренцо и Лючия беззащитны, ничтожны, одиноки перед лицом сильных мира сего. Провидение проявляется в виде слабого луча надежды, робко пробивающегося сквозь светотени, достойные Караваджо. Это как бы тихий и протяжный крик грядущего ликования, рождающийся из веры автора. Парадоксальным образом чистая девушка Лючия и злокозненная болезнь чума становятся в повествовании итальянского писателя действующими силами Провидения. Счастливый конец и связанная с ним ирония не противоречат друг другу и вполне согласуются, поскольку нацелены на счастливый идеал и символизируют сплоченную Церковь (персонифицированную в характерах фра Кристофоро, кардинала Борромео), которая помогает смиренным, а вместе с тем является приглашением (попыткой призыва) к ответственности некоторых властвующих, без которой праведники могут очень легко погибнуть. Что открывает вновь бесконечные пути для реализации романного трагизма.

Ведущее место в Учении Христовом как духовно-ценностный ориентир как для авторов сопоставляемых романов, так и для выведенных в них персонажей праведников занимает заповедь не уставать совершать добрые дела, множество которых привлекают и собирают еще больше желающих творить эту главную заповедь (Лк 6, 31). Пожалуй, стержневыми являются строки: «И как хотите, чтобы с вами поступали люди, так и вы поступайте с ними» (Лк 6, 31). Иисус Христос пришел выполнить волю Бога Отца – эта воля – Дух Божий, выражена в учении Иисуса Христа, а основа всего учения – заповедь. Если суммировать множество добрых дел, которые на счету фра Кристофоро и старца Зосимы, они выстроятся в убедительный ряд исполнения ими главной заповеди, и эти добрые дела в свою очередь собирают еще больше желающих вслед за ними творить эту главную заповедь.