И вдруг перестал чавкать.
— А знаешь, маэстро, что меня несказуемо удивляет?
Я промолчал, старательно разжёвывая огурец.
— А удивляет меня, что в общем пространстве есть место для твоей общины, и вписался ты с ней аккурат между слоями, — тютелька в тютельку! Знал об этом?
— Нет. Ну, а чему тут удивляться? Чему? Удивляется он…
— Да всему! Шансов на реализацию твоего бредового замысла почти нет, а место в пространстве — есть!
— Глядишь — и шансы появятся…
— Ну откуда? Начал ты — замечательно, темп взял ещё замечательнее — на зависть просто! — но на этом всё замечательное и обрывается. Ты ведь уже заметил: они смотрят на тебя всё чаще не как на обучателя, а как на дарителя…Ты сумел прикрыться зеркальным куполом и большая часть ударов в тебя — не проходит. Так?
— Так.
— Но удары-то, те, что до тебя не добрались, куда-то да деваются?
— ?
— В них! Как в консервных банках. До поры…
— Миша…
— И самое главное, — оборвал он меня, — ты по-прежнему слабо чувствуешь О́ЭМНИ; и ориентируешься с трудом, и почти не способен восполнить ту энергию, которую плещешь из себя с щедростью Рога Изобилия…Что — Миша…?
— Миша, тебе чаю налить?
Да знал я всё это, знал! Но вариантов-то не было… Так что говорить? Если дорога под твоими ногами становится раскалённой, как сковородка, а свернуть-обойти — негде, то остаётся только одно: стиснуть зубы покрепче и — идти. Да.
…Ребят стало втягивать в провалы. Вот, к примеру, целую неделю идёт работа: успешная работа, обильная по результатам. Ступенька — закрепление, ступенька — закрепление. Всё чудесно! И вдруг, в конце этой недели — проснувшись поутру — обнаруживается, что вся недельная работа стёрта! Вся! Только какие-то обрывки и ошмётки плавают. И — сначала…И снова — провал… И они этого почти не осознают! Огромные пласты духовной лености, прижившиеся и не разогнанные (это, в свою очередь, позволяет провалам разгуливать-маневрировать как заблагорассудится; в одиночку за ними — как угонишься?).
Да что — провалы! Они — лишь немногое из того, что, лавинообразно нарастая, сыпалось со всех сторон. Нигде, как в ситуации общины, я не наблюдал столь яркого и почти что вовсе не камуфлированного проявления Закона Самосохранения Условно-Конкретной Реальности. О, Закон умело играл на клавиатуре комплексов и пороков, бесспросно квартирующих в каждом! Да, ребят уже не слишком смущало голодать, спать на полу под истёртым одеяльцем (они научились спать и на земле, и на камнях, и в сугробах), но как много было ещё такого, что смущало (явно и прямоударно), провоцировало, размалывало неокреплые духовные приобретения-образования!
…Ну и, разумеется, приблизился критический момент, когда духовное движение-развитие стало угрожать превращением в духовное выживание;…кучка застывших посреди трещинного горного склона скалолазов, на пронизывающем ветру, плюс — со слабой волей к неукоснительному продвижению в сторону вершины.
Всё, что я мог теперь для них сделать, — это закрепить (закольцевав в потенциал) то, что они уже сумели приобрести, и перекинуть мостки для достойного и ненадрывного ухода…И — продолжить дальше, с тем (или с теми) кто по мосткам не то что не побежит, а и не дёрнется бежать.
Я решил сыграть роль Бармалея (в переводе на язык взрослых: умной концентрированной сволочи). Подобная роль сложности не представляла. Уже давно — закоулками — бродили по мой адрес красочно-мрачные ярлыки, как то: «монстр», «инопланетянин», «колдун», «антихрист», «охотник за душами», «чёрный психолог» и т. д. и т. п. Одним словом: бредятины и самой что ни на есть обычной глупости хватало с избытком. Мои братья и сестры, те, кто жил со мной бок о бок изо дня в день, относились к подобной ерунде с нормальным здоровым смехом…Но, тем не менее, незаметно для них — что-то да просачивалось, что-то да оседало, а осев — жило самостоятельно.
Выбрав день, я объявил, что ситуация совместной Дороги была — всего-навсего — психологическим экспериментом, а эксперимент оный предназначался для целей столь далёких и сложных, что объяснить-растолковать более подробно я не имею ни возможности, ни желания. Всё. Всем спасибо! И — смиренно извинился…
Все, кроме двух человек, приняли эту соломинку, цепко обхватив её уставшими лапками. Хотя — такое трудно не заметить! — никто в глубине души «психологическому» вздору не поверил.
С семьёй и двумя недрогнувшими я переселился (почти на год) в полузаброшенную лесную деревеньку, в пустой — не слишком пригодный для жилья, но очень уютный — дом.
Черноярцев в тех местах не показался ни разу. Для него это был трудный год, год многих отяжелений и малого солнца. Мне с трудом удавался контакт с ним. Нередко (часто!) контакт резко обрывался, можно даже сказать — срезался (и срез был чистый, гладкий…). А иногда, вместо общения с Мишей, — меня попросту заносило в куда-то непонятное: тоннели… красивые низкорослые люди… озёра с фосфоресцирующим чем-то… странные животные… огромные дрожащие кристаллы…