— А может — ничего страшного?.. Что за секта-то? Может, просто: заурядная гипноповязка; деньги, секс, рабочая сила..? Там глубокие повреждения редки, привести в себя легко.
— Нет. — Ната придвинулась к костру, глубоко вдохнула дым. — Это шаманы-самоучки. Далеко залезли. Запутались. Теперь им нужно много летучей крови, молодой, здоровой…
Ната с хрустом сжала кулак, и из костра шарахнул огромный язык пламени; шарахнул с такой силой, что опрокинул котелок с чаем на камни.
— Ой… — глаза её сразу стали испуганными и виноватыми. — Прости, Сева. Я сейчас схожу за водой!
— Да сиди ты, есть вода. Вон две бутыли о полутора литрах. — (Шаманам-самоучкам, — подумал я, — теперь даже дурак не позавидует…) — Слушай, Нат, давай лучше я за девочкой схожу? А то ещё набедокуришь… Оглоедов приструнить надо, конечно, но не в порошок же, не в пыль их стирать!..
— Нет. Спасибо. Я сама. — Котелок снова стоял на огне, а северная принцесса успокоилась, затишилась. — Я не буду бедокурить…но точку в этих гадостях поставлю.
— Ты её не слушай, маэстро, — Миша появился откуда-то из-за спины, со стороны обрыва, — обязательно набедокурит. Чихнуть не успеешь!
…А чаепитие между тем вышло славное, душевное. У Наты оказался целый пакет с пирожными и — …дудочка. Она так славно играла!
Девочка оказалась и впрямь довольно измотанной, полувменяемой. Нам с Натой потребовался целый день для истряса всей хмури и пакости. Когда мы соединяли — втроём — круг, я увидел всё, что с девчушкой и ей подобными вытворяли (там действительно бесчинствовали весьма разъевшиеся вампиры, но — вампиры-марионетки. Да! никто из алчущих быть сильным за счёт насилия и агрессии не минует участи раба! Худшего из рабов…), а заодно разглядел, что Ната так-таки и набедокурила. («…Не слушай её, маэстро…» Хм.)
…Когда маэстро и принцесса гуляли в горах, маэстро спросил:
— Что же ты, а?.. Разве так можно?
— Ох, Севочка, не трави душу… Не сдержалась! Миша теперь, когда появится, знаешь как задаст!
— Строг Петрович?
— Не то слово! Он меня уже лет сорок воспитывает-воспитывает…
— И всё, как с ушей дождик, — добавил я.
Но это было неправдой. Я успел узнать Нату: терпение, безоглядно любящее сердце, доброта… Ну, а срывы, — с кем не бывает срывов? особенно когда утыкаешься лицом — с размаха — в подлость и варварство. С кем? Со мной по крайней мере бывает. (Худо только, что от этого подлость и варварство не гаснут, — крепчают. Нельзя опускать меч на то, что нуждается в лечении. Изрубить — не исцелить…Ну его, меч-то… ну его совсем!..Хорошо бы…)
А трёпку Черноярцев учинил знатную. У-ух! Мы с ним даже малость побранились. Ната смотрела, хлопала глазищами и тихонько — отворотись в сторону — хихикала. Очень уж ей было всё это весело!
Через несколько дней я уезжал. Миша ехал вместе со мной в поезде, до Ростова.
Я помнил об ожидающем ударе, о застывшей где-то над самой макушкой, но готовой обрушиться в любой момент лавине-грозе. И всё-таки нетерпеливая радость была сильней: очень уж соскучился по близким мне людям! очень! очень-очень!..Я нашёл за эти месяцы несколько ниточек, способных (если только помогут мне те, кто рядом) всё изменить, высветлить, залечить.
Сидел, улыбался во все щёки.
Миша вернулся от титана с двумя полными кружками кипятка. Я засуетился на предмет заварки.
— А может, без заварки? — Миша плюхнул кружки на столик.
— Зачем же без заварки, если есть заварка? Вот ещё фокусы!
Миша наставительно сказал:
— Когда поэты улыбаются, так кипяток и без чая хорош. — Сел на диванчик, посмотрел на меня избоку: невесело, вдумчиво. — …А ты чего, собственно, улыбаешься?
— Соскучился, Петрович! По родному соскучился: семья, дом… Увижу скоро, понимаешь?!!
Мишино лицо приобрело довольно странное — стянутое какое-то — выражение:
— Да ты, я гляжу, ещё и не готов совсем…
— Ну уж — совсем… — Я рассыпал заварку по кружкам, проболтал ложечкой. Повернулся к Черноярцеву, приобнял его: — Погоди, обниму всех, прижмусь покрепче, а там уж…
— Пгупенький… Остриё удара поймает тебя на вдохе, сразу. А там уж — острию вслед — всё войдёт. Паузы не будет. Совсем не будет, маэстро.
— А…
— Что же касается семьи и дома, — перебил меня Миша, — так это… ты не серчай… я уже посмотрел: нет у тебя больше ни дома, ни семьи. Нету. Всё.
— Что?!?!
— Повторяю: нету, — он с подчёркнутой аккуратностью взял со стола кружку. Отпил глоток. Поставил на место. — Ты, понимаешь ли, с нетерпением ждёшь встречи с тем, чего уже нет…
Миша оказался прав. Когда я вернулся, у меня уже больше не было ни дома, ни семьи.
А потом — хлынуло…
Старый Лес
СКАЗКА (глава в главе)
Осенние ночи 2002 года были холодными. В Парк, где — зарабатывая на хлеб — я угнездился в сторожах летнего кафе, почти каждую ночь прибредал морозец, и мне приходилось — порыскав по окрестностям в поисках досок, палок, сухих веток — разводить в мангале огонь;…грелся, любовался пламенем.