Провокатор

— Вот и нёс бы, что руки-то жжёшь! — сверкнула глазами Зинина, распахнув форточку и пустив струю дыма. — Смотри, капитан!

Донсков печально улыбнулся, плечами пожал и шепнул, покосившись на Стужева:

— Есть одна деталька. Лудонин бумаги придержал, чтобы генералу доложить, ну а Максинов к Боронину. У того же на контроле.

— А кавказец, значит, не получается у тебя? — уже миролюбивее посетовала она.

— А с Лифанским в музее не кавказец был, — даже огорчился Донсков. — Я разве не говорил?

— А кто же?

— Вот его-то мы и ищем, уважаемая Зоя Михайловна.

— Юрий Михайлович?

— Сплошь тёмная персона! — встрепенулся Донсков, не дурачась. — Чем хотите поклянусь. Полный нуль. Полмузея опросили мои орлы, на словесный портрет этого призрака ничего не наскребли. Есть у них там разбитная библиотекарша, но приболела не вовремя. Послал я к ней на дом Петруху Свинцова, может, раздобудет чего.

— Этот человек и может быть тем, кто нам нужен. Мобилизуй всё, чем владеешь, Юрий Михайлович, — Зинина докурила папироску, направилась к столу.

— У меня все на ногах, — махнул рукой Донсков. — Верите не верите, эти несколько дней будто в чегире. Вроде надежда открылась, как Лифанский этот выявился, и на тебе! Новый призрак. Тяжёлое дело. Не было ничего подобного у нас.

— Я вот анализирую, — опять ткнувшись в свои бумаги за столом, перебила его Зинина, — что их может связывать?

— Вора в законе и бывшего судью?

— Да.

— Как что? — прорезался голос у журналиста, о котором они почти забыли. — Шестёрки на спинах.

— Конечно, конечно, — спохватился Донсков. — Кстати, ты же беседовал с церковными служителями? Что там про знаки-то? Хотя, знаете, Зоя Михайловна, не придаю я этому особого значения. Так. Брехня, по-моему. С другой стороны, вроде религия?..

— Отец Михаил и батюшка Савелий едины во мнениях, — с нарочитой громкостью отчеканил Стужев. — Это знаки Сатаны, кто ими помечен — великое зло причинил и ещё причинит людям, а поэтому заслуживает проклятие и уничтожение.

XXIV

За дверью явно кричали. Он напряг слух, постарался приподнять голову, превозмогая невыносимую боль.

— Есть кто живой? Лексей! Эй, Лексей! — дребезжал старческим голосом кто-то.

Он, пересилив себя, приподнялся на руках, прислушался.

— Есть кто живой? Выходи! А то пальну! — в дверь стучали.

— Погоди! — крикнул он, огляделся на полу, где, оказывается, проспал остаток ночи, на столе пустые бутылки, банка из-под консервов взрезанная, а под рукой «макаров».

«Как же я вчера так ухайдакался! — укорила сквозь пелену похмелья запоздавшая тревога. — Ведь вляпаться мог в такое дерьмо! Держался же всё последнее время. Ни капли в рот не брал. Расклеился, расслабился, что не меня вздёрнули, а толстяка, но так это ненадолго, если будешь напиваться до беспамятства… Сумасшедший придурок тебя голыми руками возьмёт. Пикнуть не успеешь, как петлю на шею набросит…»

Покачиваясь, как сидел, он невольно задрал голову вверх. Нет, люстры над ним, как у Убейбоха в квартире, не раскачивалось, и крюка зловещего, как в хате Шанкра, не торчало. Над его головой сиротливо отвисала грязная, засиженная мухами лампочка в чёрном патроне на чёрном проводе, а провод ржавыми двумя гвоздями пришпандорен к доскам потолочным.

«Не выдержат они моего тела… А, чёрт! Какие мысли спьяну лезут! Без верёвки окочуришься!» — он поднялся, спрятал пистолет, пнул дверь ногой, та жалобно заскрипела.

— Кого тут по утрам?

Вытаращив округлённые белёсые глазки, пятился от крыльца дед, суетливо пряча за спину неказистую вещицу в руках, напоминавшую то ли самопал детский, то ли детскую игрушку того же вида.

Дед кроме того был в шапке, в штанах, закатанных до колен, и в галошах резиновых на босые ноги.

— А где Лексей? — получилось сказать у него от явной неожиданности и испуга.

— Уехал, — оглядел Резун деда, достал папироску, закурил и протянул старичку пачку.

— Значит, тебя упросил? — преодолев замешательство, подозрительно прищурился тот.

— Ага.

— А он меня всё уговаривал поглядывать, — пристроив всё же куда-то за спину ружьишко, принял дед папироску и с сожалением покачал головой, засунув её за ухо. — Бросил я недавно. Бабка замучила — лёгким вредит.

— Значит, прогадал ты. Много запросил, наверное?

— Да куда там! Я же соседний кооператив сторожу. Сюда разве набегаешься.

— А чего припёрся?

— Так вона! — дед отмахнулся рукой назад — среди деревьев соседнего участка маячила любопытствующая женская фигура. — Бабы всполошились. С ночи прибегали, грят, палит кто-то у Лексея, а я же знал, что он уезжать собирался.

— Я гремел.

— Гремел? Стреляли, говорят.

— Бабы наплетут с перепугу. Они что же? Без мужиков?

— Да кто тут ночует! На работу всем. А здесь так, некоторые. Особы одинокие, — дед покосился за спину.

— Гремел. Было дело. Выпил немного.

— Ну, это бывает, — совсем успокоился дед.

— Хочешь?

— Да что же с утра-то?

— А с вечера лучше? — развернулся в домик Резун, налил в два стакана из новой бутылки, вернулся на крыльцо. — С утра принял и, как говорится, весь день в радости.