Провокатор

— Известное дело, — потянулся за стаканом сторож, протерев для чистоты руки. — Значит, с Лексеем вы поладили? И сколько же?

— А мне деньги не главное, — опорожнив своё, вытер губы рукавом Резун. — Я из-за природы согласился. Вот сейчас пойду окунусь и заживём!

— Ты ещё и купаешься? — задохнулся совсем от зависти дед, осушил стаканчик. — У Лексея-то закусочка водилась…

— Заглядывай к обеду, — похлопал его по плечу Резун. — Я костерок налажу на бережку. Посидим, по душам, так сказать…

— У меня служба, — дед разочарованно пошамкал губами. — Это вам, дачникам, можно на солнце греться.

— Ну как хочешь, — отвернулся Резун, возвращаясь в домик.

— Если на минутку… проведать, — опомнился ему в спину дед.

— Всегда рад. Я же сказал — жду.

Он действительно после принятого спиртного ожил, прибрал всё в домике, как заново родившись, бодро попрыгал по дорожке на берег, чувствуя на себе любопытствующий взгляд бдительной соседки, выкупался, фыркая и покрякивая, побегал на травке, согреваясь, и тут же развёл костёр, приметив удобное местечко среди булыжников, натасканных специально хозяином.

«Хорошо у воды да на таком воздухе!» — грелась радость в душе.

И, словно его услышав, солнце выпросталось из-за облаков, сразу одарив всё вокруг теплом и яркостью лучей. «Так бывает осенью, — подумалось ему. — Всё уходящее кажется последним, поэтому ценится сильнее и представляется слаще, желаннее, лучше и горячее…»

Он принёс закопчённый чайник из домика, поставил его кипятить, а сам, устроив лежанку на солнцепёке, бросился на живот и прикрыл глаза.

«Прикорну немного и совсем приду в себя от вчерашнего, — блаженно жмурился он. — Чего же это я пальбу ночью устроил? С ума начинаю сходить. Такого со мной ещё не наблюдалось…»

Бегая за чайником, он проверил пистолет, в обойме «макарова» половины патронов недоставало.

«Нет. Расслабляться так больше нельзя. Если живым остаться хочется, это непозволительная роскошь…» — мысли терялись, отступали, отлетали… Он не заметил, как заснул. Ему снилось поле, потом потемнело, и ветерок задул, вроде как из неведомой туннели, и он не успел заметить, как в туннели этой очутился сам, только словно очнулся, когда сузился коридор, по которому он шёл, ища выхода и не находя его. А шагать вперёд становилось всё труднее и труднее; он, боясь задеть смрадные, дурно пахнущие стены, спотыкался на скользком холодном полу и в то же время, опасаясь удариться о низкий потолок, втягивал в плечи голову. Он обернулся, весь в холодном вонючем поту, скатывающемуся жирными каплями по голому его телу, захотел вернуться назад, но сзади пугала сплошная темень, а вперёд ноги идти уже не желали. Там, как в бездонном колодце, стремительно вращаясь, зияла и засасывала его зловещая воронка. Сбоку ударил в лицо сноп ярких искр, обжигающий луч упёрся в него, ослепил и в этой пляске огня и света замелькали устремлённые на него ожившие лица с портретов альбома Убейбоха, который он так тщательно листал в музее, отыскивая знакомых. Измождённые, кожа и кости, скелеты, а не заключённые лезли к нему, тянулись, отталкивая друг друга и, сверкая алчущими красными глазницами, скалили зубы, готовые вцепиться в него и разорвать на части. Одному, кровожадному и проворному, похожему на кавказца, шпионившему за ним, почти удалось его схватить, но он вывернулся чудом, выхватил «макаров» и несколькими выстрелами сбил череп с плеч, тело кавказца опрокинулось, а рука продолжала тянуться, увеличиваясь и удлиняясь в размерах. Её оттолкнули, отбросили другие, обступая его, окружая. Он из последних сил вырывался и, не переставая, стрелял. Стрелял, стрелял и стрелял, пока рука не ударилась в твёрдое что-то, и он почувствовал острую боль. Он очнулся. Рука саднила, пальцы до крови сбитые, а кулак так и сжат и злосчастный булыжник рядом. Как он его шарахнул?..

Солнце ушло, он лежал в тени, перевернувшись на бок и согнув босые ноги к животу от пронзительного холодного ветра с речки. Потёр лоб рукой, приводя мысли в порядок, не помогало, туманилось, гудело в голове. Он поднялся, засеменил, заспешил в домик.

«Что же это снилось? — колола, бесилась тревога в мозгу. — Чертовщина какая-то! Насмотрелся я на зэков из альбома. А ведь кто-то из них даже знакомым показался теперь, во сне. Кто-то там был из прошлого, из последственных. Колоритное лицо. И ко мне тянулся, готовый разорвать живого. И лицо я почти вспомнил. Нельзя забыть такое лицо. Чуть-чуть ему не хватило…»

Резун вдруг почувствовал, что его уже на самом деле, не во сне, пробило вонючим противным потом. Он схватился за лоб — точно.