Провокатор

— Оттуда, — кивнул он. — Из «конторы». Знаете, по стране ещё волна облав на врачей катилась. Сажали нас, бедолаг, судили, а где одумывались потом, выпускали. Но это редко бывало. Органы государственной безопасности в те времена ошибок не допускали.

Громов поморщился, помолчал.

— В каждом крае, в каждой области надо было показать, что не дремлют верные защитники власти, свято они сторожат хозяина.

Зинину покоробило от его язвительных гневных слов, но она только ниже голову опустила.

— В общем, нашлась сволочь по мою душу, меня и ещё несколько человек, уже здешних, арестовали и осудили. Вспомнили и прошлые, ленинградские, заслуги.

Она пересилила себя и всё же подняла на него глаза; лучше б она этого не делала: лица Громова было не узнать, ненависть владела им.

— Пятнадцать лет за вредительство, выразившееся в высказывании враждебных клеветнических измышлений… так и звучало в приговоре. Помню слово в слово. Ну а потом, известное дело, лагеря за Уралом и всё остальное, как это называлось, в подразделениях Гулага. Многие умирали на пересыльных пунктах, ещё туда не добравшись, гибли и такие, кто пытался бежать. Мне везло. Да что рассказывать… Наглотался. Повидал. Но ничего, — Громов выпрямил спину, копнул землю у ног тростью, взметнув сухие листья. — Пришло время, вспомнили и обо мне. Реабилитировали через десять с лишним лет. Оправдали, так сказать. Я, правда, к тому времени уже и сам деньки подсчитывал, срок сам собой подходил. Но всё равно обрадовался. Только вот и Ёлочка, и Настя меня не дождались. Умерли. Я подозревал последнее время, чувствовал, что случилось неладное — письма перестали доходить. Их и раньше было — по пальцам считал, а тут совсем прекратились. Всё передумал, а они оказывается, умерли…

Он выговорил последние слова и окаменел, замолчав, застыл надолго. Она встала, походила у скамейки, закурила папиросу, присела рядом. Сказать что-либо, продолжать беседу у неё не находилось слов.

— Я и не думал назад возвращаться, но сестра позвала. Всё как-то скомкалось в тот год, всё собралось в один клубок. Словом, засобиралась и сестра с белого света. Я приехал, но всё равно опоздал. Даже на похороны не успел, схоронили её соседи…

Листьев, собравшихся у них под скамейкой, лениво коснулся ветерок. Смахнул, сдул один листочек, словно примеряясь, пробуя, поднатужился — сгрёб с кучи, разметал ещё несколько штук, а там совсем осмелел, набирая силу, поволок, понёс их все по дорожке. На пустом месте разутая, раздетая, очумело затявкала, жалуясь, собачонка. Не дождавшись сочувствия и помощи, засеменила, заторопилась к ботинкам Громова, прижалась, затихла. Он руку опустил, нащупал её, погладил, пожурил:

— Ничего, Сморчок. Мы с тобой ещё поживём. У нас с тобой ещё дел несделанных…

— А вы знаете, Игнат Демидович, — тихо сказала Зинина, — дело, которое мною расследуется, тоже в определённой степени связано с событиями сталинских репрессий.

Он не проявил к её словам никакого интереса, по-прежнему слегка пощекотывал, ласкал собачку.

— Второй труп обнаружен на днях, — продолжала она. — Убийца, скорее всего, тот же, а вот жертва из осуждённых в те времена.

Громов поднял собачку, сунул её себе под плащ:

— Замёрзла вся, а я тут разболтался.

— Тоже обвинялся за вредительство, — поджала она губы. — Сколько тогда наломали дров!

— Реабилитирован? — спросил он без интереса.

— Да. Но тоже с большим опозданием. Отбыл почти все пятнадцать лет, как и вы. Выставку рисунков заключённых пытался организовать. Чьи рисунки? Как он их сохранил? В тех условиях! Это ведь героизм!

Громов скрипнул зубами. Зинина снова закурила.

— Одну экспозицию даже успел провести. Выставили десятка три листов. В газетах оповестили. Народ шёл. И вот трагическая гибель.

— Я был на этой выставке, — поднял он на неё глаза. — Рисунки правдивые. Зэки там настоящие. Такими мы и были. Дохли, как мухи. Вам приходилось видеть документальные фильмы про Бухенвальд, Освенцим? Про нацистские лагеря?

— Конечно.

— То же самое. Не успевали выкапывать огромные рвы, чтобы ежедневно хоронить. Своей очереди ждал каждый. И никакой пощады! Никакой надежды, что что-то изменится… Вдумайтесь только — для всех ты враг народа! Когда судили, совершенно ничего не знавшие люди заведомо жаждали и требовали твоей казни…

— Что творили! — закрыла она лицо руками. — Что творили!

— Что уж теперь, — Громов налёг на трость обеими руками и напрягся так, будто пытался вогнать её по самую рукоять в землю. — Но есть беда страшнее. За всю эту трагедию ответственность понесли единицы. По сути, один хозяин поменял другого и всю вину взвалил на предшественника. А вы думаете, Хрущёв не занимался тем же? Поэтому-то немногие понесли заслуженную кару. А как же закон? Как с его требованием, что каждый должен отвечать за содеянное? Я полагаю — это важный принцип нашего уголовного права?

Она отвела глаза.