Старые швы со временем, говорят, зарубцовываются и перестают болеть. Старые рубежи и преодоленные границы, как застарелые рубцы и плохо зажившие шрамы, сплошь покрывали тело государства Российского, но болеть не переставали. Малейшее ослабление центральной власти приводило к тому, что эти швы начинали разъезжаться, куски отваливались, процесс внутреннего распада ускорялся и казался неостановимым. Его сдерживала только жестко организованная внешняя граница государства. Если бы не она, мы бы жили в условиях непрекращающейся гражданской войны, причем линии фронтов проходили бы, как это уже случалось не раз в отечественной истории, по линиям великих рек – по Волге, разделяющей европейскую и азиатскую Русь, по Днепру, членящему Украину на восточную и западную части, по Дону, отделяющему Северо-Кавказский регион от южнорусских степей.
Однако вовсе не эти рубежи именовали мы «священными». Слово «священный» относилось только к широкой красной полосе, очерчивающей пространство, заведомо большее, нежели национально-географическое тело собственно России.
Произвольность «священных рубежей» Советского отечества подтверждается существованием такого беспрецедентного института, как внутренняя приграничная полоса, исторически «предполье». Этот рудимент глубоко эшелонированной обороны не наблюдается в мирное время нигде, кроме России. На некоторых участках российской границы запретная зона простирается вглубь страны на 25–30 километров. Здесь царит заповедная тишина, здесь райски-непуганая природа и очень немногочисленное настороженное население. Это зона особенного психологического напряжения. Здесь каждый, кто движется изнутри страны к ее пределам, переживает как бы репетицию собственной гражданской смерти, наступающей, естественно, в момент пересечения государственной границы СССР – государства давно уже не существующего, но обязательно обозначенного на полосатых пограничных столбах.
Сама граница не столь важна, как приближение к ней[220]
. Страшна не смерть, но ожидание смерти. Это особое состояние души, требующей очищения. Потому, наверное, пребывание в предграничной полосе всегда обставлено как особый магически-очистительный ритуал, право на который имеют лишь самые достойные, прошедшие инициацию воины племени. Теоретически в приграничной полосе достойны жить лишь «хорошо проверенные», исключительно «государственные люди». На самом же деле здесь концентрация криминальных элементов выше, чем где-либо по стране. ВИ в то же время предграничье до сих пор живет по жесткому регламенту, установленному еще при Сталине. Оно и в новых условиях выполняет старую функцию, служа стальным обручем, стиснувшим аморфное, разрываемое на куски тело Государства. Оно охраняет нас не от внешних врагов – оно ограждает нас от нас самих же. И никаких «необратимых перемен».
Отсутствие реальных границ просто замещается «чувством государственной границы», а пограничная полоса – приграничьем, последним нечленимым осколком великой империи, устроившей свои внешние рубежи таким образом, чтобы они в большей степени противостояли своему же народу, чем опасности оттуда, из «мглы ночной и зарубежной».
1994
Холодная война как борьба за мир[221]
Война предполагает наличие как минимум двух противоборствующих сторон. Но попробуйте-ка спросить у любого россиянина старшего поколения, что он думает о противостоянии СССР и Запада во времена холодной войны? Выяснится, что ничего он не думает. Холодная война? Такой эпохи в истории России не существует. До сих пор больше половины населения нынешней Российской Федерации убеждено, что СССР никогда не вел холодной войны. Ее развязали и вели американцы. Но что же делали советские люди? Наиболее частый ответ: «Мы боролись за мир». Пока американцы вели холодную войну, их стратегический противник, империя Сталина – Хрущева – Брежнева, прямо как в романе Джорджа Оруэлла «1984»[222]
, напрягала все свои силы в борьбе за мир. «Борьба за мир» – это русский асимметричный ответ холодной войне.