Проза

Сейчас, к сожалению, кажется, что в России холодная война так никогда по-настоящему и не кончалась. Она просто перешла в виртуальную стадию, поскольку материальное соперничество с Западом оказалось невозможным. Теперь главной ее ареной становится внутрироссийское идеолого-информационное пространство, постепенно захватываемое теми же самыми силами, которые в период противостояния сверхдержав обеспечивали тайную составляющую отчаянной борьбы СССР за мир, – спецслужбами.

На фоне демонстративного падения престижа вооруженных сил (катастрофы, аварии, бесславные чеченские кампании) бывшая тайная полиция одерживает одну внутриполитическую победу за другой. И в столицах, и в провинции ключевыми политическими фигурами ставятся тихие и незаметные «бойцы невидимого фронта». Они действуют «при выключенном электричестве», как привыкли действовать во времена горячей борьбы за мир, но сохраняют при этом несколько подмороженный вид. Трехчленная заповедь основателя советской тайной полиции Феликса Дзержинского – «У чекиста должна быть холодная голова, горячее сердце и чистые руки» теперь, в тени двуглавого державного орла, – претендует на то, чтобы стать формулой новой государственности. Она соединяет сознание необходимости построить в России рыночную экономику, обозначить страну как органическую часть современного мирового порядка («холодная голова») с ностальгическими воспоминаниями о военном могуществе СССР в период холодной войны («горячее сердце»). Но по сути дела эта формула столь же противоречива и разрушительна для новой России, как формула «Мы боремся за мир» – для СССР времен холодной войны. Те м более что ее третья составляющая – «чистые руки» – остается главной проблемой и для власти, и для граждан страны, где отключение горячей воды – норма жизни.

1999

Буддистские птицы и жертвенные животные [229] Субкультура Черной речки на закате Империи

У каждого литературного поколения своя вечная весна, и у каждой вечной весны собственная география, а точнее, космография, с особыми запретными зонами и сакральными территориями. Такой священной «вечновесенней» территорией для меня навсегда останется пространство между Каменным островом и Новой Деревней, ограниченное четырьмя точками – с севера Буддистским храмом на Приморском шоссе и «рощей Пушкинской дуэли»[230] близ Комендантского аэродрома, а с юга – псевдоготической часовней Иоанна Предтечи, где, по преданию, Павел I похоронил свою любимую лошадь, а Пушкин крестил детей, и ложноклассической ротондой в излучине Крестовского острова, используемой тихими военными пенсионерами в качестве читальни при ЦПКиО имени Кирова. В центре этого четырехугольника располагалась сгоревшая сразу после революции Вилла Роде[231] за чугунной оградкой (уцелел один только краснокирпичный пряничный флигелек с башенками) и квартира Лены Шварц в элитной хрущобе силикатного кирпича на Школьной улице, полученная ее мамой, Диной Морисовной[232], которая долгие годы была самым незаметным и незаменимым литературным человеком при властном Г. А. Товстоногове, жившем тоже совсем неподалеку.

Здесь, независимо от времени года, всегда цвела и цветет сирень, она тут зацветала позже, безумнее и держалась дольше, чем в других местах города. И даже пахла она иначе – мощно, басовито, вызывающе, почти хулигански, так что вполне могла бы сгодиться для декораций немого фильма с поэтом Маяковским в главной роли. Барышня, кажется, и Хулиган… Барышни испокон веку прогуливались на островах, а жили неподалеку, в районе Савушкиной улицы. Хулиганов к ним с Петроградской пачками привозил 33-й номер трамвая. Местом встречи полов и культур был Масляный Луг[233], идеальное пространство для антуража исторического фильма, театральных репетиций и массовых потасовок. Обживать это пространство нужно было осторожно, с оглядкой и чувством дистанции, избирая дальние глухие аллеи либо неухоженные набережные Большой и Малой Невки, лишенные оградок, по-домашнему разоблаченные.

Здесь-то мы и гуляли на закате века и тысячелетия – бездомные поэты, доморощенные философы, книжные иллюстраторы и просто безработные филологи – ведя необязательные, но захватывающие беседы, начатые совсем другими людьми еще в начале столетия. Тени Маяковского и Блока слонялись и дробились на дорожках рядом с нашими во время бесконечных ночных прогулок по слабоосвещенным чащобам, среди руин каменноостровского модерна, по совковым кустистым дворам послевоенной (говорят, пленные немцы работали) застройки. Мы двигались вдоль идиллически-извилистого русла Черной речки, оттененной ближе к устью буйными взрывчатыми выбросами бузины и барбариса, а под ногами, из-под земли то и дело вперемежку самовыковыривались осколки авиабомб и куски мраморных плит, коими, по свидетельству кн. П. А. Вяземского, мощены были когда-то, в начале XIX века, берега этого излюбленного столичными повесами места для философических и амурных променадов.