Проза

Соловей засвистал и защелкал —
Как банально начало, но я не к тому.
Хотя голосовой алмазною иголкой
Он сшил Деревню Новую и Каменного дышащую мглу…
…
Он рыл тоннель в грязи пахучей ночи…

Соловей у Шварц спасает мир, соединяя расчлененные части бытия. Он как бы гибрид историка и поэта, бастард Барышни и Хулигана, полукровка…

Мой отец – еврей из Минска,
мать пошла в свою родню.
Было б, право, больше смысла
Вылить сперму в простыню.
Но пошло и я родился
Половинчатей отца:
Я – как русский – рано спился,
Как еврей – не до конца…
И звезда моя навечно
Неясна и далека.
Если вдруг пятиконечна,
Не миную кабака,
Ну а если из тумана
Мне покажется желта
Из жидовского шалмана
Иудейская звезда?
Будет так или иначе —
Все равно несдобровать, —
Две звезды, кряхтя и плача,
Душу могут разорвать —

так писал Евгений Вензель[238], первый муж Елены Шварц, молча и значительно появлявшийся в доме на Школьной улице и часами сидевший в углу неподвижно, не снимая раскольниковского картуза, подняв воротник наглухо застегнутого ватерпруфа. Он был вылитый Жан Маре из итальянского фильма «Белые ночи», где героиня, юная и нищая венецианка, зарабатывает на жизнь грошовым золотошвейничеством.

Мы тоже занимались чем-то вроде самодеятельного крой-шитья или вышивания, хотя и работали с материалами дорогими и благородными, вроде парчи, атласа, тонких шелков. Удивительно, до чего озабочены были мы тем, как наилучшим образом сшить воедино разорванный мир, чья лоскутность особенно остро ощущалась именно здесь, на островах петербургской дельты, расчлененных многочисленными водными рукавами, искусственно разнесенных по разным эпохам и несоединимым социальным средам? В ушко соловьиной иголки следовало играючи продеть некую словесную нить, но работать приходилось почти вслепую, исколотыми при неверном свете рабочей лампы пальцами, наподобие близорукой вышивальщицы из стихотворения Артюра Рембо или с картины Вермеера Дельфтского. Наши словесные игры на Черной речке чем-то походили и на вызывающе-кооперативную швейную мастерскую Веры Павловны Розальской-Лопуховой-Кирсановой из романа «Что делать?». Отсюда оставался шаг до подпольного изготовления адской машины, но, слава богу, мы ограничивались только миром слов и образов, опасаясь, скорее по соображениям эстетическим, шагнуть за ограду Соловьиного сада – и очутиться в каком-нибудь Соловьевском или другом общественно-митинговом скверике.

Конец шестидесятых. Женя Вензель в роли режиссера-постановщика превращает портативное обиталище своей гениальной супруги в репетиционную залу. Силами друзей-поэтов он ставит одноактную пьеску Елены Шварц, основанную на одной из самых загадочных историй Екатерининского времени. Герой пьесы – капитан Мирович, охранявший в Шлиссельбургской крепости арестованного еще во младенчестве Иоанна Антоновича, который, будучи законным наследником престола Российского, провел в заключении больше 20 лет. Мирович подымает восстание с целью низложить Екатерину Вторую и вернуть трон законному государю Иоанну V. Капитанский бунт изначально обречен, абсурден, тем и привлекает нас. Лена играет Екатерину, а будущий самодеятельный теолог (тогда еще поэт) Женя Пазухин – несчастного принца. К лампочке под потолком, создавая иллюзию рассеянного сценического освещения, привешен металлический дуршлаг, убогий свет сочится сквозь дырочки в алюминиевом донце.