Проза

Знать хорошо, пока не пишешь. Любая позитивная специнформация для писателя – фактор, до известной степени негативный, требующий преодоления, наглого личного вмешательства, вольного или невольного смещения, поскольку в тексте художественном факты приобретают двойное гражданство, подлежа одновременно и законам «реальности, данной нам в ощущениях», и внутренним законам языка, у которого собственная картина реальности.

Языковая реальность по сути своей архаична, так как порождена окаменело-доисторической картиной мира и эпизодически воспроизводит независимо от нашего желания древнейшие клише, строя пространственно-временные отношения между предметами и понятиями по родоплеменному принципу, то есть разделяя единый поток информации на два русла – «свое» и «чужое». Писатель всегда действует на неисследованной, чужой территории, вооруженный полуосознанной памятью о «своем» опыте, который опознается как свой собственный опыт лишь в момент присвоения чужого. Если угодно, такой момент может быть обозначен словом «творчество».

В большей степени это касается творчества поэтического, где архаизующая власть языка явно доминирует над актуальной властью вещей, и поэтому, когда поэт «ошибается» или «врет», его оплошность может быть квалифицирована как сопротивление самого языка власти вещей.

В заключение – возвращаясь к подростку-поэту, который брел ложным путем «в Назарет» (а не в Дамаск, куда следовало бы двинуться неофиту), не то чтобы в его оправдание, но справедливости ради хочу обратить внимание на принцип выбора конечной точки маршрута – не географически-смысловой, а фонетический, использующий механизмы семасеологии, переразложения, ложной этимологизации. Младенчество – Заря жизни (в том числе и вечной!) – отсюда На-Заре-т как цель пути вспять, а не фактически верный Вифлеем.

«Пионерская зорька» в Вифлееме – поэтический абсурд. Абсурд житейский в том, что Евгений Пазухин поселился ныне в городе Баден-Бадене и постепенно становится похож на стареющего писателя Тургенева, который, как известно, за всю свою долгую жизнь так ни разу и не удосужился прочесть Евангелие. Откуда, впрочем, это известно мне – точно сказать затрудняюсь. Кажется, прочел у Розанова. Чистый бэкграунд.

Последнее. Я по наивности полагал, будто эссе о бэкграунде завершено и в качестве готовой, законченной вещицы показал его поэту и библиографу Российской национальной библиотеки Сергею Стратановскому. Тому самому Сереже, кто несколько десятилетий назад стал жертвой студенческого розыгрыша с невольным участием все той же Лены Рабинович: она якобы проиграла его в карты – мне, автору этих строк, – и должна была зарезать поэта с помощью опасной бритвы и полотенца, во что он сам вроде бы поверил, будучи человеком не только предельно наивным в житейских делах, но и поэтически чутким к таким предметно-лингвистическим мелочам, как «полотенце» в сочетании с «опасной бритвой».

И поэтому у меня есть все основания доверять устному сообщению С. Г. Стратановского (единственного, кстати, сына Г. А. Стратановского, переводчика Флавиевой «Иудейской войны», так и не опубликованной в СССР, поскольку вспыхнувшая осенью 1967 года Семидневная война враз перечеркнула семилетний труд переводчика, не без помощи, впрочем, будущего семимесячного премьера России г-на Примакова, бывшего в конце 60-х главным экспертом ЦК КПСС по ближневосточным делам). Сережа Стратановский, выслушав предложенный его вниманию текст о пионерском Назарете, нервно забегал по комнате и в конце концов – почему-то с улыбкой, то ли извиняющейся, то ли, наоборот, лукавой – сообщил мне о том, что, согласно новейшим богословским данным, исторический Иисус родился, скорее всего, все-таки в городе Назарет, а Вифлеем – позднейшая интерполяция, долженствовавшая привести евангельский текст в соответствие с ветхозаветными пророчествами. Со времен пророка Исаии иудеи были убеждены, что Мессия явится именно из Вифлеема. Они это знали с той же степенью достоверности, с какой невежественный ленинградский поэт утверждал свою поэтическую истину. И не исключено, что тоже были правы. В конечном итоге.

2000

Интервью

«Я ищу возможности для выживания красоты…» [246] Виктор Кривулин о литературе, жизни и судьбе Беседовал C. Шаповал

Виктор Борисович, расскажите, пожалуйста, о себе.