Проза

Я ничего не подписывал. Я сдал властям два журнала, отказался от их выпуска. Если бы у меня был соредактор и если бы я знал, что есть читатели, я бы этого не сделал. Но был момент, когда, по-моему, эти журналы себя исчерпали, и это совпало с желанием КГБ. Я редактировал два журнала: «37» и «Северная почта». Ситуация была такая, что уехали авторы, с которыми я работал, оказались под прессингом те люди, с которыми я продолжал работать, и главное, что почти весь читатель слинял. Поскольку эти журналы не политические, а культурные, они были рассчитаны на расширение читательской среды, а происходило ее реальное сужение. Это 1981 год, довольно тяжелый, накануне смерти Брежнева, потом 1982-й – начало андроповского периода, когда арестовывали людей, и я был на грани ареста. У меня была альтернатива, которой, я думаю, ни у кого не было. Они мне предложили: если вы хотите жить нормально, сотрудничайте с нами – поезжайте на Запад, можете не предоставлять нам никакой информации, вы просто подпишете бумагу, что с нами сотрудничаете, и познакомите нашего человека с кем-нибудь из редакции «Континента», если нет, тогда – тюрьма, и демонстрировали мне ордер на арест. Меня не устраивал ни один из этих вариантов. Садиться я не хотел. Я не герой, не было радости сидеть в инвалидном лагере и просто времени жалко. С другой стороны, ехать и тем более помогать этим господам я тоже не хотел. Я долго искал и в конце концов нашел третий вариант, которого они не предполагали. Я просто просчитал их логику. Это происходило накануне XXVI съезда, обычно перед съездом они делают региональные отчеты, и им нужно, чтобы в Ленинграде никого уже не было, и я понял, что мне не нужно ничего делать, нужно просто исчезнуть. Я исчез на две недели и появился накануне съезда, когда они уже ничего не успевали.

Как вы для себя разрешили проблему эмиграции?

В общем-то, я решил не ехать, хотя, повторяю, я не герой, и у меня в столе все время лежал вызов на всякий случай. Но в принципе я понял, что им воспользоваться нельзя. И понял это благодаря контактам. Многие прерывали контакты с уехавшими, а у меня почти каждый день были телефонные разговоры, прямые, откровенные. Это были, к примеру, люди, работавшие в НТС, которые мне рассказывали об этой организации. Я обладал информацией, которую здесь мало кто имел. Поэтому особых иллюзий у меня не было. И по поводу того, что меня ждет на Западе, с одной стороны, и по поводу того, что такое русская поэзия для Запада: во второй половине 70-х мне стало понятно, что это никому не нужно и что вряд ли мне самому эмиграция даст что-то новое. Это еще и проблема языка, для меня язык – это очень многое. Отсюда проблема выбора страны: если я хочу жить в Америке, то не важно, хорошо ли я знаю английский, но в Америке я не хочу жить, я хочу жить в Европе, а в Европе иначе относятся к языку, это показатель социальной страты, я не хочу там быть каким-то полинезийцем и объясняться на уровне «твоя-моя», что является характерной чертой всех русских за границей. И потом, я убежден, что если бы не было массовых отъездов, то история России вообще сложилась бы по-другому. Если бы общественное мнение, которое создавали уехавшие на Запад, присутствовало здесь, то совершенно иначе развернулась бы ситуация: не было бы ни инфляции, ни такой ситуации в экономике и многого, что мы сейчас имеем. С одной стороны, уезжало интеллектуальное отребье, но, с другой стороны, уезжали люди, очень способные в деловом плане. Я имею в виду экономическую эмиграцию. Уезжали люди с определенными представлениями о чести. Другое дело, что у них там изменились эти представления, они столкнулись с совершенно иной ситуацией и стали более или менее удачно в нее вписываться. В России господствует другая этическая система, то есть другая система отношения к людям. Уехала наиболее активная часть, генофонд культуры, те, кто обеспечивал «кровоток». Это убеждение возникло у меня еще в начале 70-х. Когда уходит интеллектуально ориентированная часть общества, она обнажает культурный слой, и так достаточно бедный. Уходя из этой зоны зла, люди спасаются, но, с другой стороны, делают зло более безнаказанным, предоставляют ему большую свободу маневра. Сейчас все разговоры о культуре абсолютно бессмысленны, потому что те люди, которые воплощают русскую культуру, не являются в высоком смысле слова даже носителями этой культуры. Скажем, академик Лихачев, он нормальный ученый средней руки, и, может, даже ниже средней, он нормальный интеллигент ниже уровня губернского учителя гимназии, ниже.

А кто, по-вашему, мог бы воплощать русскую культуру?

А я не знаю кто.

Вы думаете, они уехали?