Проза

Ну, Анри Волохонский, скажем, очень близко общался с Алексеем Хвостенко. Хвостенко тогда писал стихи и картины, песни появились позже. В компании Волохонского господствовала обэриутская линия, и туда входили поэты, которые в то время мне были не очень близки. Ценить все это я начал уже в более зрелом возрасте. Был, например, там такой интересный поэт, как Иван Стеблин-Каменский, сын академика и сам сейчас, кажется, академик, во всяком случае очень крупный ученый. Вообще это был как бы аристократический кружок преимущественно действительно отпрысков благородных фамилий. Знание языков, широкое культурное поле, восточная эзотерика и мистика, экспериментирование вплоть до наркотиков. Короче говоря, типичные левые интеллектуалы 60-х годов, как на Западе. И я хорошо помню, что Волохонского резко противопоставляли Бродскому. Волохонский эзотерический, настоящий, а Бродский нечто демократическое, упрощенное. Промежуточным между «сиротами» и «аристократами» был круг Аронзона. Аронзон – ровесник Бродского, учился вместе с Кушнером в Герценовском институте. В его компании было много художников, и связь живописи с поэзией здесь особенно чувствовалась. В эту группу входили поэты тогда совсем молодые, А. Миронов, В. Эрль. Ту т самое крайнее левое крыло вплоть до неодадаизма у Эрля. Было и противоположное направление, попытки реконструкции архаических поэтических форм, интерес к XVII веку, к силлабике. Эти люди группировались вокруг Олега Охапкина, – своеобразный авангардизм через архаизм. Но, говоря о правом крыле и центре, придется говорить уже о литобъединениях. Группы, о которых шла речь, не касались лито, они существовали самостоятельным культурным слоем. Что такое советское литобъединение, думаю, объяснять не требуется. Но в Ленинграде было несколько лито, где царила совершенно особая атмосфера. Конечно, не без совковости, не без того «низа», от которого так старались отстраниться кружковцы, но все же. Во-первых, это литобъединение «Нарвская застава», которое вел ученик Сельвинского Игорь Михайлов. Сам достаточно скучный, занудный, он постоянно знакомил нас с интересными поэтами, преимущественно 20-х годов.

И вы тоже ходили в это лито?

Да, я ходил, мне было интересно. Атмосфера там была не столько творческая, сколько познавательная. Неизвестные стихи Ходасевича, Берберовой, других поэтов рубежа 1920-х годов. Параллельно с «Нарвской заставой» существовало так называемое лито Горного института. Геологи – не надо объяснять, что за профессия: романтизм, эскапизм и так далее. И, как следствие, целая поэтически-геологическая школа. Поэзия, претендовавшая на искренность: Г. Горбовский, А. Городницкий, Л. Куклин. Именно этого требовал Глеб Семенов, тогдашний руководитель лито.

Ленинградский вариант «эстрадной поэзии»?

Да, в каком-то смысле. Эта поэзия действительно имела наибольший успех. Но главное не в «эстрадности», а в том, что Глеб Семенов боролся с символистским искусством, причем советское искусство воспринималось им тоже как символистское. Он же призывал к тому, чтобы поэт говорил все «как есть». Поэзия жесткой фиксации, «суровый стиль». Через лито Горного института прошло множество поэтов, к геологии порой никакого отношения не имеющих: Т. Галушко, Г. Плисецкий, В. Британишский… Несколько лет назад вышел сборник ленинградской «оттепельной» поэзии «То время, эти голоса», составленный Майей Борисовой как раз на основе лито Горного института. Третья точка – это так называемое лито «Трудовые резервы» под руководством Давида Яковлевича Дара. Та м возникла фигура В. Сосноры, там впервые появился Г. Горбовский, который потом перекочевал к Глебу Семенову. Сам я пришел уже в новое лито Глеба Семенова, в лито «Первой пятилетки». Он туда набрал совсем молодых ребят: мне было 17, Лене Шварц 14. Приходили и старые ученики Глеба Семенова, в том числе Кушнер, Горбовский. Бывал и Соснора. Как видите, все пересекалось, все друг друга знали.

То есть тогда еще разделение на официальных и неофициальных поэтов не произошло?