Проза

Да, она называлась «Лепта». Очень смешно, когда сейчас возникают журналы с таким названием. А с нашим названием была своя история. В редколлегии время от времени, когда случался прилив мужества, участвовал Охапкин. На стене висели листы с именами авторов и стихами. Охапкин как-то подошел, почитал, стал кричать: «Этот нас заложит! И этот! Они все нас заложат!» И пошел сдаваться в Союз писателей, заявив, что некая группа самостийно готовит поэтический сборник и он в ней участвовал, потому что «хотел принести посильную лепту на алтарь российской словесности». Но сделать с нами ничего не могли: мы же работали открыто. Отдали рукопись в издательство, Чепурову. Было две рецензии, одна Майи Борисовой, положительная, вторую они заказали своему человеку, консультанту госбезопасности, автору совершенно одиозного учебника по советской литературе. Потом, кстати, он стал одним из идеологов «Памяти». И рецензию написал, естественно, доносную. Ситуации, правда, не знал и главными врагами выбрал, слава богу, тех, кто уже помер. «Жидов» по фамилиям видно: Аронзон, Роальд Мандельштам. Аронзона сажать надо, антисоветчик: не в Ленинграде живет, а в «Петербурге»! И так далее. Книгу, конечно, зарубили.

Авторы были только питерские?

Да, только питерские и не эмигранты. Антология наша была прежде всего попыткой заполнить белые пятна, и она, например, не включала таких поэтов, как Бродский, Кушнер, их и так все знают. Вот из этой антологии и родилась журналистика. В том, что книгу завернут, никто не сомневался, но мы как бы выполнили все формальности и теперь имели полное моральное право идти неофициальным путем. Группа оставалась, энергии было полно. Продолжали встречаться, дискутировать, возникли философские семинары. Поэзия и философия на какое-то время объединились, что для меня имело личные последствия – брак с Татьяной Горичевой, которая вела наши семинары. Жизнь пошла невероятно интенсивная: чтения, обсуждения, какие-то симпозиумы. Причем совершенно открыто, что КГБ немало озадачивало. Вся эта жизнь требовала какого-то отражения, нужен был регулярный журнал. Сначала хотели делать общий журнал, но мы с Борисом Ивановым разделились, и каждый стал работать над собственным изданием. Наш журнал «37» вышел первым. Месяца через три появился альманах Б. Иванова «Часы». «37» отличался тем, что в нем практически не было прозы. А «Часы» – это был уже нормальный, «толстый» журнал. Выходил он каждый квартал, действительно как часы, с 76-го года по чуть ли не 89-й. Печаталось там все подряд. Такая концепция: каждый имеет право напечататься хотя бы один раз. А дальше уже будем смотреть. У «37» был другой подход. Каждый номер мы делали как произведение искусства. Экспериментировали. Один из экспериментов – это книга в журнале. Мы выпустили три книги: Всеволода Некрасова (недавно он издал эту книгу уже типографским способом, так ее и назвав: «Стихи из журнала»), Ольги Седаковой и Елены Шварц. «37» отличался еще тем, что ориентировался не только на Петербург, но и на Москву. В конце концов москвичи стали вообще основными авторами.

Сколько всего вышло номеров «37»?

21 номер разного объема и разного тиража. Тиражи, кстати, были фантастическими: до 100–120 экземпляров. Представьте, каких трудов это стоило. Но все время находились энтузиасты, бесплатные машинистки. Механизм самиздата работал. В конце концов, правда, власти вмешались, «37» закрыли, мне было сказано, что я должен или уезжать, или сотрудничать с органами. Я человек хитрый, начал петлять, в результате не уехал и сотрудничать не стал, но журнал прекратился. К тому времени уехали почти все члены редколлегии. Тогда возник третий журнал – «Северная почта». Решили сделать его чисто поэтическим, то есть издавать журнал «стихов и о стихах». Та м была критика, информация, исторические публикации. Причем уникальные, типа стихов Заболоцкого о Сталине, до сих пор, кстати, нигде не изданных. Фактически я в этом журнале исполнял роль зиц-председателя; в основном все делал Сергей Дедюлин, а я обеспечивал критику. Печатали Бобышева, Бродского и совсем молодых поэтов нового поколения. Вышло восемь номеров.

Это уже какой год?

80-й. В этом же году возник журнал «Обводный канал». Его из давали Сергей Стратановский и Кирилл Бутырин. Тоже толстый журнал, строгий, может, даже скучноватый, но там были очень интересные публикации. Выходил он до 88 года. Ну а дальше пошло-поехало. Появился «Митин журнал» Дмитрия Волчека, «Сумма», попытка свести воедино все самиздатские журналы, возник журнал переводов, который издавал Драгомощенко, организовался «Клуб-81» – это совершенно отдельная история. 80-е годы прошли под знаком распада, раздробления самиздатского движения, что, может быть, и хорошо.

1994

Ольга Кушлина, Михаил Шейнкер Послесловие