Проза

Константин Кузьминский – особая фигура, это такой «бродячий» поэт. У него не было прямых учителей, ни к какой группе он в принципе не примыкал. Называл себя «пятым поэтом Петербурга», это было для него достаточно.

Пятым после кого?

На первом месте, кажется, был Горбовский, потом Бродский, Соснора и Кушнер. Кузьминский – пятое место. Это, разумеется, его личная иерархия. Для Петербурга вообще очень характерно иерархическое сознание, в Москве спор за место первого поэта бессмыслен. Чертков, например, только оказавшись в Ленинграде, стал доказывать, что он второй после Красовицкого. Хотя, конечно, такие разборки всегда показатель очередного кризиса поэзии. Вообще говоря, Кузьминский, с которым я познакомился в юном возрасте, сразу после школы, в то время оказал на меня влияние не меньшее, чем Бродский. Личность интересная, экстравагантная. Имидж его я совершенно не приемлю, но стихов это не касается.

Знаменитая «Антология у голубой лагуны» Кузьминского – это ведь результат питерского самиздата?

Конечно. В 62 году вышла «Антология советской патологии», она-то и стала прототипом тамиздатской «Лагуны». «Антологию патологии» делал мой знакомый еще по Дворцу пионеров Владимир Соколов и такой уникальный человек, как Григорий Ковалев, принадлежащий к совершенно особому типу людей, живущих восприятием чужих стихов; думаю, что они были и в Москве, не только в Питере. Это были живые магнитофоны. Григорий Ковалев слепой, поэтому он был вынужден воспринимать стихи только на слух и запоминать их в огромных количествах. Самиздат в широком смысле – это не только самодельные книги и журналы, это и поэтические вечера, чтения. Та поэтическая культура, о которой мы говорим, во многом зависела от аудиальной, устной формы бытования. Был, например, такой поэт, как Виктор Ширали, из плеяды «гениев». Действительно очень талантливый. Потом он опустился, спился. Та к он вообще свои стихи никогда не записывал. Кстати, Григорий Ковалев – второй официальный составитель многотомной антологии Кузьминского, о чем редко вспоминают, хотя его имя значится во всех томах.

Ковалев до сих пор живет в Петербурге?

Разумеется. «Лагуну», конечно, делал Кузьминский, просто многих поэтов, попавших в антологию, «открыл» в свое время именно Ковалев, об этом пишет сам Кузьминский, в первом томе. Ковалев всегда вносил нотку скандалезности, авторитетов для него не существовало. Сидел в первом ряду, слушал и, когда чувствовал какую-то фальшь, мог вклиниться в выступление, обругать кого угодно, хоть Бродского. Он был барометром вкуса. Говорил что хотел, ничего не боялся: слепого не посадишь.

А были в 60-х регулярные самиздатские журналы?

Нет, журналы появились позже, в 70-х. Году в 65-м у меня возникла идея такого журнала; я нагло обратился за стихами к Ахматовой, и она даже что-то дала. Журнал должен был называться «Возрождение», но ни одного номера так и не вышло. Потом была попытка студенческого журнала на филфаке. Назывался журнал «Звенья», делался он с самого начала под начальственным контролем, что не помешало его сразу же прикрыть. Мы успели набрать только два номера.

Он был типографским?

Он должен был тиражироваться на ксероксе. А в самиздате ходили списки, перепечатки. Были люди, которые занимались этим постоянно, например та же Татьяна Никольская, жена Черткова, у которой скопилось огромное количество авторских рукописей. Ну конечно, 60-е годы – это «Синтаксис» Гинзбурга. Мы все выпуски «Синтаксиса» видели, читали. Со многими поэтами познакомились именно по этим публикациям. Но в принципе идея регулярного самиздата все время витала в воздухе. Что в 70-х годах и осуществилось. Для меня послужила решающим толчком последняя попытка легализации неофициальных поэтов, предпринятая в 74 году. Мы сделали огромную антологию современной поэзии последних 20 лет. В редколлегии были Пазухин, Кузьминский, Борис Иванов, я и Юля Вознесенская в роли секретарши. Работали часов по двенадцать, все сделали за месяц. Обстановка была нервной: постоянно ощущалось пристальное внимание КГБ, поэты, которые относились друг к другу в принципе нормально, вдруг перессорились, отбор текстов был довольно жесткий. Но рукопись подготовили. Получилось около 500 страниц, порядка 40 авторов, большие, представительные подборки. В процессе собирания антологии мы открыли несколько новых имен: это А. Шельвах, по-моему, вполне симпатичный поэт, Вл. Гаврильчик, который был известен как художник, а тут пришли его стихи, А. Ожиганов, он сейчас живет в Самаре, широко известный ныне А. Драгомощенко. Антология вышла любопытная.

Она как-нибудь называлась?