Проза Чехова: проблемы интерпретации

В самом деле, казалось бы, логично предположить, что Чехов, побывав на Сахалине, выступил с обличительным произведением и воспел «протестанта». Но логике такого рода интерпретаторских предположений явно противоречит логика рассказа. По дороге с Сахалина Чехов пишет рассказ, в котором, показывая обоснованность протеста, в то же время изображает горячего «протестанта» человеком узким и недалеким, оперирующим общими категориями «обличения» и, в сущности, равнодушного к единичным, конкретным людям, находящимся рядом с ним.

На Сахалине Чехов увидел в страшных размерах зло, царящее в мире; тогда же он понял и то, каким ответственным и продуманным должно быть слово протеста против этого зла. В книге «Остров Сахалин» он высмеял пустое и бесполезное обличительство, еще более определенно в этом смысле он высказался в рассказе «Гусев» [1].

122 ¹ Ленин В.И. Полн. собр. соч., т. 1, с. 141-142.

² См.: Ананьев Б.Г. Очерки истории русской психологии XVIII и XIX веков. М., 1947, с. 30.

³ См.: Уткина Н.Ф. Позитивизм, антропологический материализм и наука в России (вторая половина XIX века). М., 1975, с. 139-314.

⁴ Бернар К. Прогресс в физиологических науках // Общий вывод положительного метода. Спб., 1866, с. 50-51. О влиянии на Чехова идей книги К. Бернара «Введение в экспериментальную медицину» см.: Роскин А. А. П. Чехов. М., 1959, с.

197-201.

⁵ О связях художественных исканий русских писателей последней трети XIX века с отдельными тенденциями в естествознании этой эпохи см.: Усманов Л.Д. Художественные искания в русской прозе конца XIX в. Ташкент, 1975, с. 55-143.

⁶ Ленин В.И. Полн. собр. соч., т. 12, с. 331.

⁷ См.: Ермилов В. А. П. Чехов, с. 306-307; Гущин М. Творчество А. П. Чехова, с. 77, 78; При нцева Г.И.

Рассказ «Гусев» и его место в творческой биографии А.П. Чехова. // Традиции и новаторство в русской литературе. М., 1973, с. 252-253.

«Дуэль». Индивидуализация при изображении человека

Навеяна Сахалином и повесть «Дуэль» (1891), хотя, казалось бы, с Сахалином нет ничего общего ни в событиях, ни в месте действия, ни в героях повести. Но при внимательном чтении становится ясным, что есть в ней

122

и «преступник», и преступаемые им законы и нормы, и «прокурор». Основной конфликт «Дуэли», спор между двумя антагонистами, Лаевским и фон Кореном, строится вокруг проблемы правильных оценок человеческого поведения, в частности - противозаконной жизни слабого человека. Именно на Сахалине Чехов видел, как претензии на исправление человечества могут вести к бедствиям конкретных людей, а категоричное и безусловное приложение к индивидуальным судьбам таких универсалий, как «закон», «преступление», «приговор» и т.п., - не к уничтожению, а к умножению зла.

В споре Чехов сталкивает людей, достоинства которых, разумеется, неравны. С одной стороны - Лаевский, человек безвольный, истеричный, построивший свою жизнь на непрерывной лжи. И - молодой зоолог фон Корен, человек ясного ума и холодной воли,

последователь социал-дарвинизма и идей Спенсера («я зоолог, или социолог, что одно и то же»). Он выступает против Лаевского как прокурор нравственного закона, считает, что общество должно быть ограждаемо от разлагающего влияния таких, как Лаевский, и в интересах человечества «хилое, золотушное племя» Лаевских должно быть уничтожено.

Если выйти за пределы художественного мира Чехова, обратиться к его высказываниям, известным по письмам и мемуарам, то несомненно, что писатель имел в виду людей типа Лаевского, когда говорил про «сволочной дух, который живет в мелком, измошенничавшемся душевно русском интеллигенте среднего пошиба» (П 3, 212-213). Несомненно также, что фон Корен в своих основных чертах принадлежит к числу тех «людей подвига», типа Пржевальского, Ливингстона, Стэнли, Миклухо-Маклая, которым посвящена знаменитая публицистическая статья Чехова. Но в художественном мире Чехова оба этих жизненных типа оказались в иных соотношениях.

123

Охарактеризовав, казалось бы, беспросветно Лаевского, Чехов, однако, в финале повести, после испытанных героем потрясений, заставляет его сильно измениться, начать вести новую жизнь. Фон Корен же введен не для изображения подвига, к которому он, несомненно, способен: ему дана возможность лишь высказаться в своем заблуждении и грустно признать непонятность и бессмысленность жизни. В таком расхождении между житейской и художественной оценками автором двух современных ему типов людей А. Горнфельд видел одну из чеховских загадок. Для решения ее критик считал нужным приписать Чехову особую симпатию к людям «слабым и беспомощным», но «совестливым и старающимся осознать свою жизнь»¹, то есть все-таки видеть в Лаевском представление автора о должном, о «норме».

Различие в подходе к изображению Лаевского и фон Корена в «Дуэли» действительно есть, но это различие «технического» порядка, касающееся распределения «точек зрения» в повести.