Проза Чехова: проблемы интерпретации

Спор шел лишь о том, чьими «устами» Чехов говорит в своих произведениях; в том, что чьими-то устами он говорит, сомнений не было.

А. Б. Дерман, говоря о характерных ошибках критиков и исследователей творчества Чехова, в качестве первой ошибки отмечал «присвоение мыслей героя художественного произведения автору последнего»⁵. Однако, переходя к анализу конкретных произведений, «Скучной истории», «Рассказа неизвестного человека», «Крыжовника», исследователь применял тот же прием, ошибочность которого в общем плане была для него очевидна: суждения героев он рассматривал как выражение взглядов Чехова.

Велик соблазн! И. Г. Эренбург, например, считал излишними в таких случаях даже оговорки: «Вот рассказ «Случай из практики». Антон Павлович, а в данном случае доктор Королев, говорит.»⁶.

Можно возразить, что одно дело, когда фразу «Больше так жить невозможно!» провозглашает беспринципный Дездемонов, а другое - когда ту же фразу произносит благородный Иван Иванович Чимша-Гималайский в «Крыжовнике», одно дело - «правильные» рассуждения Анны Акимовны Глаголевой и совсем другое - Лысевича. Действительно, одни и те же по своему абсолютному, внеконтекстному характеру фразы у Чехова

172

могут высказывать герои и положительные, и отрицательные, и осмеиваемые, и рассматриваемые всерьез. И отличие, разумеется, существует. Отличие заключается в том, что в речах таких героев, как Анна Акимовна, Костя Кочевой, Петя Трофимов, автором с особой силой подчеркивается убежденность, личная страстность, с какой они эти фразы произносят, неотъемлемость громкой и благородной фразы от мировоззренческой и стилистической физиономии ее носителя. Фраза, не переставая быть фразой, объектом имитации и стилизации со стороны писателя, в то же время вносит добавочный оттенок в характеристику героя.

Но это-то и свидетельствует об особом характере авторских задач: дело не в абсолютном, внеконтекстном содержании фраз, а в том, что превращает их в относительное, обусловленное мнение данного персонажа. Фраза героя, какой бы привлекательной и эффектной она ни выглядела, не является в мире Чехова основой для установления авторской позиции.

Особую трудность при истолковании чеховских произведений представляет следующая их особенность: мало того, что «те» фразы произносятся явно «не теми» персонажами; высказывания «отрицательных» или недостаточно «положительных» чеховских героев нередко совпадают с высказываниями из писем и записных книжек самого Чехова!

Между тем такие совпадения высказываний героев чеховских произведений с отдельными отрывками из писем Чехова или его высказываниями, известными по мемуарам, вполне объяснимы. Они связаны со стремлением писателя всегда показать индивидуальную обоснованность всех высказываемых в произведении точек зрения, «правду» каждого из спорящих (и тем самым оттенить их относительность).

Внутренней логичностью, стилистическим изяществом, афористичным лаконизмом Чехов в равной мере

173

наделяет высказывания каждой спорящей стороны: и фон Корена, и Лаевского, и дьякона; и Рагина и Громова; и Кочевого, и Ярцева, и Лаптева; и Полознева и Благово; и Вершинина и Тузенбаха... Автор знает об их ограниченности, но герои и мнения не должны быть окарикатурены; эти мнения должны быть достаточно серьезны и искренни, чтобы выглядеть как правдоподобные высказывания интеллигентных героев.

На оформление этих высказываний Чехов затрачивал самые серьезные усилия. Тут был только один возможный путь: давать героям такие идеи и мнения, которые мог бы высказать в быту сам Чехов и наиболее интересные из его собеседников.

Разумеется, и Чехова, и его современников, с которыми он общался, затрагивала и волновала вся совокупность проблем, возникавших в их эпоху, - проблем частных и общих, крупных, эпохальных и таких, которые давно забыты и никому уже не интересны. Каждый человек волей-неволей, даже если он осознает преходящий характер любых проблем, должен искать для себя место в действительности своего времени, решать вопросы своей эпохи, на смену которой, он знает, придет другая эпоха с другими вопросами. Такая система мнений о проблемах, ставившихся эпохой, - мнений, исторически, социально п индивидуально обусловленных, - была у Чехова, как и у других его современников.

Но для Чехова, вооруженного высшим «представлением жизни», которым он руководствовался при создании своих произведений, была ясна неизбежная ограниченность, обусловленность этих его «специальных» идей, равно как и идей Толстого, Суворина, Плещеева и других его современников и собеседников. Поэтому он отдавал свои и чужие «предметно-ограниченные» идеи тем персонажам, в которых он хотел подчеркнуть односторонность, нетерпимость к иным мнениям, абсолютизацию собственных убеждении.

174

При этом он рассчитывал на читателя, который за этим хаосом утверждений, споров, столкновений - в одинаковой степени и обоснованных и ограниченных - увидит пафос автора, всегда показывающего большую сложность жизни по сравнению с любым индивидуальным миропониманием.

***