Проза И. А. Бунина. Философия, поэтика, диалоги

В «Чистом понедельнике» эта тема и этот образ развернуты в сюжете жизни героя-повествователя, имеющем особое значение еще и потому, что здесь проясняется значение религиозного, в частности христианского, компонента в творчестве художника. Тем более что в некоторых работах именно этот рассказ трактуется как довод «в пользу» православия Бунина[363].

А между тем известно, как категорично и жестко трактовал бунинское творчество с христианской точки зрения Иван Ильин. Он называл его безрелигиозным, безблагодатным, а в героях Бунина видел лишь «человека до духа и вне духа, который индивидуален только в биологическом смысле»[364], «его земной состав имеет свою земную “кривую”; но духовной судьбы и духовного творчества он не имеет»[365].

Нельзя сказать, что такие суждения при всей их тенденциозности и заданности лишены абсолютных оснований. Бунин действительно, в отличие от таких «православиецентристских» художников, как Шмелев и Зайцев, во-первых, по его признанию, не придерживался «никакой ортодоксальной религии», а во-вторых, настороженно относился к собственно религиозной проблематике в художественном творчестве. Отчасти поэтому и раздражал его так Достоевский[366]. Тем важнее и поучительнее рассмотрение произведений, не согласующихся с общей тенденцией. К такого рода немногим вещам в прозе и относится «Чистый понедельник», который, с целью наблюдения за движением авторской мысли, органичнее, на мой взгляд, рассматривать в сопоставлении с рассказом «Аглая». Эти два произведения объединены сходной фабульной ситуацией и разделены почти тридцатью годами, перевернувшими жизнь многих, в том числе и самого Бунина. Рассказ «Аглая» опубликован в 1916 г., «Чистый понедельник» – в 1945-м.

Интересно, что оба рассказа Бунин выделял, считал лучшими, придавал им особое значение. По воспоминаниям В. Н. Муромцевой-Буниной, только об одном рассказе цикла «Темные аллеи» художник написал в одну из бессонных ночей: «Благодарю Бога, что дал мне возможность написать “Чистый понедельник”»[367]. Об «Аглае» отзывался так: «Вот, видят во мне только того, кто написал “Деревню”! А ведь и это я! И это во мне есть!.. Оттого, что “Деревня” – роман, все возопили! А в “Аглае” прелести и не заметили! Как обидно умирать, когда все, что душа несла, выполняла, – никем не понято, не оценено по-настоящему»[368].

В центре «Аглаи» – судьба девушки-крестьянки, избравшей путь религиозного подвижничества. Причем это путь не юродства, а пострига и схимы. Рассказ создавался с явной ориентацией на житийную традицию. История Аглаи (в миру Анны) дается в соответствии с некоторыми канонами житийного жанра: рассказ начинается со сведений о родителях героини и ее детстве, завершается описанием ее кончины; сюжет организуется рядом характерных для этого жанра мотивов: необычности Анны-Аглаи, вещих снов, открывающих ей перспективы дальнейшей жизни; предзнаменования смерти (причем Аглая узнает точное время своей кончины) и т. п. В произведении щедро используются материалы, цитаты из книг религиозного содержания, где речь идет о первохристианах-мучениках, а также о «русских угодниках», «духовных пращурах» героини. Писателю было важно воссоздать атмосферу очарованности такой литературой, что достигалось не только цитированием и ссылками, но и использованием особого образного ряда, ритмом и звукописью: «В черной лесной избе звучали тогда чарующие слух слова: “В стране Каппадокийской, в царствование благочестивого византийского императора Льва Великого”» (4, 363). Само повествование как бы несет в себе черты завороженного состояния персонажей.

Характерна повествовательная структура рассказа: по тексту будто бы «плывут голоса» (Д. С. Лихачев) нескольких рассказчиков: безличного повествователя, Катерины, отца Родиона и совершенно замечательной личности – странника, завязавшего платком глаза, чтобы «сократить немного свое телесное зрение». Однако все эти голоса, воскрешаемые автором с целью напомнить, что «в народной памяти осталось», так же, как, впрочем, и обращение к житийной традиции, корректируются субъективной творческой волей, подчиняются интонации, ритму, образному ряду, заданным авторской интенцией. Художник ведет игру в объективного автора, но при этом сознательно доводит до читателя сигналы своего отношения и своих оценок. Художественное пространство рассказа организуется темой леса: эта тема заявлена в самом начале и лейтмотивно проведена через все повествование. Так, Аглая родилась и выросла в «черной лесной избе», «в лесной деревне», «в той лесной стороне» и «том лесном крае», где весной ягода поспевала «в лесах несметная, травы были по пояс» (4, 366), а зимой «снегом леса» заваливало. Узнавшая от сестры о подвигах страстотерпцев, «по дремучим лесам» обитавших, благословленная отцом Родионом, пошедшим «по стопам зиждителей монастырей лесных» (4, 365) и спасавшимся уже в «наших лесах» в «лесной хижине», ушла в монастырь, стены которого также «сквозь лес глядят» (4, 367).