Проза И. А. Бунина. Философия, поэтика, диалоги

С одной стороны, автор в ряде рассказов отмечает как примету расцветшей природной жизни «влажную и теплую зелень прибережья» (7, 52), «зелень утреннего сада и все летнее благополучие деревенской усадьбы» (7, 149), «небо, зелень, солнце» (7, 151), «бульвар в сумраке от густой, свежей зелени» (7, 173), «густую маслянистую зелень деревьев» (7, 212), «зеленые вершины сосен» (7, 83), «молодую, нарядную зелень» (7, 182) и т. п. А с другой стороны, его героиня Натали в решающие минуты надевает платье именно зеленого цвета (эта деталь повторяется в тексте трижды): «Вышла Натали, <…> платье другое, из чего-то зеленого, цельное, <…> я внутренне ахнул от нового восторга» (7, 157); «И взглянул на нее при свете лампы, <…> вся она была уже в полном расцвете молодой женской красоты, стройная, скромно нарядная, в платье из зеленой чесучи» (7, 168); «Когда я давеча смотрел на эту зеленую чесучу и на твои колени под нею, я чувствовал, что готов умереть за одно прикосновение к ней губами, только к ней» (7, 171). Деталь туалета – и в то же время выраженное через цвет пронзительное ощущение того, что сама жизнь, ее высший накал есть «касание тайны смерти»[216].

Зловеще, как призрак самой смерти, предваряющий финал, выглядит зеленый в объяснении героини рассказа «Генрих»: «Знаешь, <…> мы с ним уже выясняли, как говорится, отношения – ночью, на улице, под газовым фонарем. И ты не можешь себе представить, какая ненависть была у него в лице! Лицо от газа и злобы бледно-зеленое, оливковое, фисташковое» (7, 137). Подобным смыслом наделен цвет в рассказе «Зойка и Валерия», когда автор упоминает «зеленые вагоны» паровоза, блестевшие, «новенькие» (7, 83) с тем, чтобы в финале бросить героя навстречу смерти – тому самому «грохочущему и слепящему огнями паровозу» (7, 90). Наконец, в «Дубках» зеленая подпояска становится орудием убийства: «Признаюсь, живописен он был. Велик, плечист, туго подпоясан зеленой подпояской по короткому полушубку, <…> борода блестит тающим снегом, глаза – грозным умом» (7, 194); «Ночью Лавр удавил жену зеленой подпояской на железном крюку в дверной притолоке» (7, 194).

Зеленая окраска неба и некоторых земных предметов тем более выразительна, если учесть, что, например, деревья и лес, которым положено быть зелеными, напротив, усиливают темноту, даже черноту общего фона в тексте: «Все казалось, что кто-то есть в темноте прибрежного леса» (7, 51); «И стоял и не гас за чернотой низкого леса зеленоватый полусвет» (7, 51); «Лесок от зарева стал теперь черным» (7, 70). Конечно, в вечерние и ночные часы деревья и должны выглядеть темными и черными, однако в ряде случаев автор, думается, намеренно сгущает краски, добиваясь по-настоящему символического эффекта. Так, в рассказе «Кавказ» использован очень яркий образ черных кипарисов, трижды повторенный и ставший лейтмотивом: «…на всю жизнь запомнил те осенние вечера среди черных кипарисов, у холодных серых волн» (7, 13); «Мы нашли место первобытное, <…> чернели кипарисы» (7, 15); «Мы открывали окно, часть моря, видная из него между кипарисов, <…> имела цвет фиалки» (7, 15). Кипарис – дерево печали, смерти, погребения[217]. Входя в уединенный мир убежавших от всех и от всего любовников, оно изначально заражает их короткое счастье предчувствием и близостью смерти. Не случайно непосредственно перед роковой развязкой герой рисует картину бури, пришедшей с гор, прямо называя черноту окружающих лесов «гробовой»: «Иногда по ночам надвигались с гор страшные тучи, шла злобная буря, в шумной гробовой черноте лесов то и дело разверзались волшебные зеленые бездны» (7, 16).