Проза И. А. Бунина. Философия, поэтика, диалоги

Рассказ поразителен своей литературной «оснащенностью», «плотностью» и «объемом» интертекстуального пространства, что, впрочем, характерно для всей книги в целом. Причем можно говорить не только о тематических или сюжетно-мотивных связях, но и о жанровой цитации[218]. Позволим попутно отметить еще одну, ранее не отмеченную, перекличку. Как раз образ кипарисов, достаточно редкий в отечественной литературе, помогает включить «Кавказ» в контекст совершенно конкретной вещи – повести «Исповедь мужа» К. Леонтьева, автора из прошлого века, очень близкого Бунину своим «эстетическим фанатизмом». Сравните у Леонтьева: «…морской ветерок веет в моем саду, кипарисы мои печальны и безжизненны вблизи, но прекрасны между другой зеленью»[219]; «Никто не возьмет моих кипарисов, моего дома, обвитого виноградом»[220]. И в том, и в другом случае экзотическое и вечнозеленое южное дерево становится более чем фоном и фактурой для историй о любовном треугольнике с трагическим концом. Любопытно, что, используя в рассказе схему традиционного не только для русской литературы романтического «кавказского» сюжета, Бунин, как и Леонтьев, переосмысляет фигуру героя-антагониста, выдвигая его в центр истории. И «Исповедь мужа», и «Кавказ» завершаются не актом мести обманутого супруга, а его самоубийством, что сразу обеспечивает ему статус высокого героя и ценностно усложняет изображенную ситуацию как проявившую внутренний драматизм жизни с ее невозможностью найти правых и виноватых среди тех, кто захвачен водоворотом любовной страсти.

Наряду с образом кипариса в некоторых рассказах («Зойка и Валерия», «Муза», «Кума») автор использует образы сосны и ели – вечнозеленых, но неизменно темных деревьев, также нагруженных ритуальной символикой[221], соединяющих в глубинном мифологическом смысле вечную жизнь и смерть. Особенно выразительны ели в рассказе «Зойка и Валерия», сопровождающие героя в его ночных блужданиях и пронзительных открытиях «трагического значения любви»: «Дом стоял как раз против въезда, за ним большое пространство занимало смешение леса и сада с мрачно величавой аллеей древних елей с острыми верхушками в звездах» (7, 84); «Он обошел <…> дом, пошел к заднему балкону, к поляне между ним и двумя страшными своей ночной высотой и чернотой рядами неподвижных елей с острыми верхушками в звездах» (7, 89); «Она <…> взглянула <…> на ель в конце аллеи, широко черневшую треугольником своей мантии» (7, 90). И в финале, когда он принял страшное решение и уже боится опоздать на встречу со смертью, «бегущая на него с двух сторон <…> частая чернота стволов» (7, 90) становится знаком роковой неизбежности и неотвратимости конца.

Следовательно, представленные в книге деревья отнюдь не увеличивают долю зеленого в общем свето-цветовом пространстве произведения. Напротив, они работают на его темный фон, придавая еще большую выразительность другим – цветовым или световым – реалиям и эффектам.

Заметим, что до сих пор речь шла о так называемом «естественном» освещении темных пространств. А между тем наряду с луной, звездами или солнцем – участниками природной и космической жизни – в «Темных аллеях» представлены, например, как реальность городского пейзажа – фонари и как примета интерьера – свечи, лампы. Приведем ряд примеров: «В номере было уж совсем тепло, – только печальный полусвет от фонарей с улицы» (7, 32); «Раскроешь окно – ни души нигде, совсем мертвый город. Бог знает где-то внизу один фонарь под дождем» (7, 116); «Весенней парижской ночью шел по бульвару в сумраке от густой <…> зелени, под которой металлически блестели фонари» (7, 173); «За двойными стеклами <…> бледно светили в месячном свете фонари» (7, 199); «…холодно зажигался газ в фонарях» (7, 238). Свет фонаря, чаще всего печальный, бледный, холодный, неподвижный, отдающий металлическим блеском, усиливает ощущение «чужого» пространства, лишенного движения и жизни («совсем мертвый город»), которое подступает к героям и от которого они как будто не в силах защитить свою любовь. Это ощущение можно было бы сравнить с блоковским стихотворением «Ночь, улица, фонарь, аптека» – «Все будет так. Исхода нет», – если бы не острота и сила переживаемых бунинскими героями чувств, придающих, вопреки всему, таинственный и глубокий смысл происходящему с ними. Что касается «ламп» и «свечей», то их роль в тексте менее значима, за редкими исключениями – рассказами «Натали» и «Чистый понедельник».

Итак, мы попытались рассмотреть, как создается в книге основной световой фон, за счет чего достигается содержательная наполненность этого фона, как насыщаются в тексте, освещаются и высвечиваются его «темные» пространства. Отметим, что преобладающий и неопределенный в цветовом отношении лунный свет сложно мешается с определенностью зеленого. И это соединение увеличивает эффект цветосветовой динамики и символики в произведении, усложняет их функции, не разрушая при этом органику жизни текста, принцип непосредственной «являемости» смысла.