Проза И. А. Бунина. Философия, поэтика, диалоги

Эта тема, последовательно выраженная языком пространственных знаков и доминант, явлена здесь и непосредственно, насыщая текст той напряженной эротикой, которую не знала еще русская литература. Я имею в виду не столько сюжетные коллизии и повороты, сколько именно феноменальную проявленность женского очарования во всей силе его телесного воздействия на героя. Отчасти об этом шла речь, когда рассматривались эпизоды «купания». В качестве примеров можно привести множество других фрагментов, сцен, когда мужское упоение, мужской экстаз от этой проявленности женского выражены с предельной остротой. Можно сказать, что знаменитый Грушенькин «изгиб», от которого так страдал Митя Карамазов, обретает в бунинском тексте чувственную полноту и яркость: «В легком и широком рукаве сорочки <…> была видна ее тонкая рука, к сухо-золотистой коже которой прилегали рыжеватые волоски, – я глядел и думал: что испытал бы я, если бы посмел коснуться их губами?» (9, 152); «Она так ловко поймала однажды его губы своим влажным ртом, что он целый день не мог вспомнить ее без сладострастного содрогания – и ужаса: что же это такое со мной!» (9, 84); «Ах, этот крестьянский запах ее головы, дыхания, яблочный холодок щеки!» (9, 101).

Тем самым бунинский текст, соединяя непосредственность подобных воплощений темы с системой опосредованных знаков, намеков, примет, ассоциативных и интертекстуальных связей, воздействует еще как бы помимо сюжета, и без того «нагруженного» любовью. Состав «ошеломленной, на одном сосредоточенной» мужской души, пронзительно переживающей «восторг и ужас» встречи с женщиной или томительную тяжесть желания, пропитывает каждую «клеточку» текста, обеспечивая книге внутреннее единство и преобразуясь в конечном итоге в феномен, который современные теоретики именуют, используя принцип оксюморонной связи – феноменом «телесности сознания»[230].

Конечно, это важное качество бунинского текста связано с процессами сексуализации мышления, столь характерными для культуры XX столетия в целом. Но при этом следует иметь в виду философскую, мировоззренческую подоплеку подобных процессов, очень органично совпавшую с внутренними установками Бунина-художника. Речь идет о том, что феномен «телесности сознания», впервые обозначенный и осмысленный постструктуралистской и постмодернистской критикой, предполагает достижение неразрывности чувственного и интеллектуального за счет внедрения чувственного элемента в сам акт сознания, созерцания[231]. Такое «сращивание» тела с духом означает для художника еще одну возможность преодоления автономности субъекта, извечного разрыва материального и духовного, внешнего и внутреннего. Один из теоретиков «телесности» М. Мерло-Понти, например, выдвигал понятие «феноменологическое тело» «как специфический вид “бытия третьего рода”, обеспечивающего постоянный диалог человеческого сознания с миром и благодаря этому чувственно-смысловую целостность субъективности»[232]. Думается, что применительно к бунинской книге такие рассуждения являются далеко не абстракцией. Один из первых в русской литературе, он действительно попытался в своих книгах воплотить реальность «бытия третьего рода». Особенно это очевидно в «Темных аллеях», материал которых оптимально подходил для развертывания чувственного дара художника.

Оригинальный бунинский поворот в интерпретации вечной темы связан в том числе и с подчеркнутым стремлением показать, как можно остро, напряженно, до боли чувствовать женщину, как можно всепоглощающе переживать притягательность женского, стремиться постичь его тайну. Как признание самого автора воспринимаются слова героя из рассказа «Генрих»: «…Как люблю я… вас, вас, “жены человеческие, сеть прельщения человеком!” Эта “сеть” нечто поистине неизъяснимое, божественное и дьявольское, и когда я пишу об этом, пытаюсь выразить его, меня упрекают в бесстыдстве, в низких побуждениях» (9, 135).

В этом плане кульминационным произведением всего цикла, предельно конкретно представляющим феномен «телесности сознания», является рассказ «Начало», на мой взгляд, не совсем справедливо отнесенный А. Саакянц к изображающим «достаточно примитивные влечения и эмоции»[233]. В нем герой со всей силой навсегда вошедших в его жизнь подробностей, деталей, штрихов запечатлевает свою первую встречу с женщиной и женским.