Проза И. А. Бунина. Философия, поэтика, диалоги

Двенадцатилетний мальчик смотрит на спящую в купе попутчицу, остро ощущая ее присутствие рядом, открывая для себя и включая в собственный мир страшные в своей непостижимой притягательности составляющие женского облика: «…все глядел, глядел остановившимися глазами, с пересохшим ртом на эту мальчишески-женскую черную голову, на неподвижное лицо, <…> на темный пушок над полураскрытыми губами, совершенно мучительными в своей притягательности, уже постигал и поглощал все то непередаваемое, что есть в лежащем женском теле, <…> и с страшной яркостью все еще видел мысленно тот ни с чем не сравнимый женский нежный цвет» (9, 189). Его созерцание настолько пропитано и насыщено «чувственным элементом», что как бы снимается различие между внутренним и внешним, сознанием и телом, герой обретает свой первый опыт любви к женщине. Именно так он сам оценивает ту давнюю встречу, называя ее «началом». Финал закрепляет ощущение важности пережитого героем, в нем передана, с одной стороны, волнующая радость приобщения к тайне, а с другой – горькое сожаление об утраченном – теперь уже на всю жизнь – прежнем, милом неведении: «И я покорно <…> закачался по глубокой и беззвучной снежной дороге, <…> закрывая глаза и все еще млея от только что пережитого, смутно и горестно-сладко думая только о нем, а не о том прежнем, милом, что ждало меня дома» (9, 189).

Г. Гачев, пытаясь очертить в одной из своих работ типологию русского Эроса и используя главным образом материал классической литературы прошлого века, делится своими в целом очень верными наблюдениями: «В русской литературе в высшей степени развиты сублимированные, превращенные формы секса, где он выступает как Эрос сердца и духа»; «сквозь всю русскую литературу проходит высокая поэзия неосуществленной любви»; «любовная ситуация распластывается на просторы России, растягивается на путь-дорогу»; «чувственная страсть для русской женщины и для русского мужчины <…> не есть дар Божий, благо, ровное тепло, что обогревает жизнь, то сладостное естественное отправление прекрасного человеческого тела, что постоянно сопутствует зрелому бытию. <…> В России это – событие, не будни, но как раз стихийное бедствие, <…> после которого жить больше нельзя, а остается лишь омут, обрыв, откос, овраг»[234]. Далее он упоминает имя Бунина, соотнося его творчество именно с предложенной типологией.

Действительно, бунинская книга о любви своей философией во многом включена в такую традицию. Достаточно вспомнить, то обилие «дорог» и «просторов», на которые растягиваются сюжеты «Темных аллей», а также катастрофы разрывов любовных отношений в произведении и поэтизацию любви неосуществленной.

Однако следует отметить и другое. Усиливая организующую, ведущую роль в тексте мужского начала с одновременной его устремленностью к блаженству обретения целостности, в том числе и как «плоти единой», художник, во-первых, как бы заново «являет» Эрос в качестве великой силы соединения и единения, несмотря на все разрывы и расставания. Во-вторых, он не только, подобно В. Розанову, «восстанавливает в правах» плотское, телесное, существенно корректируя духовную традицию русской любви, но и стремится совершенно конкретно обозначить, открыть в любви тот феномен, когда Эрос начинает «уходить» в Дух, а Дух «уходит» в Эрос. Телесность, оригинально трактуемая им не как противоположность душевного, а как его продолжение и результат – это, безусловно, то новое, чем Бунин обогатил русскую литературу. Думается, можно применительно к его творчеству повторить те слова, которые Г. Гачев адресовал в своем сочинении исключительно французской литературе: «Здесь сбылась некая гармония между Эросом и Логосом»[235].

Наконец, в-третьих, энциклопедичность бунинской книги, на которую справедливо указывают исследователи, связана не столько с многообразием обрисованных в ней типов любви (этим знаменит в русской литературе гончаровский «Обрыв»), сколько, если можно так сказать, с широтой представленности женского в «мужском» мире. Отсюда расстановка персонажей в «Темных аллеях» – она противоположна той, которую Г. Гачев считает для русской литературы типической и метафорически называет «мужской артелью» рядом с героиней-женщиной[236]. У Бунина не женщина «заводит хороводы мужчин» вокруг себя, скорее наоборот. Тем более, если вспомнить, что герои-мужчины личностно почти не разработаны, все как бы на одно лицо и поэтому без труда могут сойти за одного героя в окружении женщин. Кроме того, в некоторых рассказах («Генрих», «Натали») такая ситуация прямо смоделирована.

Что касается женских образов, то при всем различии они имеют нечто общее (отметим, например, что в «Темных аллеях» нет отрицательных героинь), и это общее очень существенно, так как уходит в мистическую глубину, тайну, «темноту» пола. Не случайно все героини объединены общей символикой, так или иначе связанной с притягательным для героя женским началом.