Проза Ивана Сидорова

Но когда в тихий дом, словно бес в ребро,
разом заявилося местное угро,

и когда столицая, с пушками под мышками,

с красненькими книжками сунулась милиция

оцеплять околицу и двери выбивать —

пусто было в горнице: лампа да кровать.

На кровати баба, в пасти сигарета —

взять ее под арест и сажать в карету.

Только что-то мнутся, как перед покойником,

может, дожидаются опеля с полковником?

Тот выходит важный, сам пускает дым,

и несут шестерки курицу за ним.

Вот она, боится, смотрит, как печать.

Скоро-скоро мы ее станем выручать!

В горницу заносят, сажают на пол.

И тогда полковник, гладкие бока,
отодвинул опера, что курицу лапал,
и со всего размаха ей дал пинка.

А она ни звука, токмо охнула —

и земля под ними тихо ухнула.

И петух, как неумелый голубь,

оборота не стерпев такого,
на защиту ринулся, как в пролубь:
и отчаянно, и бестолково.

Не летал, как ласточка рябая,

высоко под дедовскую крышу,
лишнее выигрывая время,
а кричал, крылами загребая,
лез в лицо, заскакивал повыше —
бить-клевать полковниково темя.

Но пока он бился и ярился,

коридор торжественный открылся.

Свет вскипел, и поглядим сквозь слезы:

новый свет янтарно-полосат.
Мертвецы, медведи и березы
в ручеек играют, как детсад,

силовые линии снуют,

курицу вытягива-ю-ют…

Сделали бы все, как захотели,

и о них бы пели горожанки,
но встает красавица с лежанки
и стоит меж этими и теми.

Голосом чистопородной суки —

ноты незакатные, грудные —
говорит: «Ну что, мои родные,
принимайте их под белы руки!»

И плывет, как медленная кошка

или мяч поверх высокой сетки:
мимо печки – около окошка —
и – рывком – приемник из розетки.

Тот пролаял, будто кабыздох,

рухнул на пол, треснул и издох.

XVI

Происходит бесшумный оглушительный взрыв.
Поглядим, кто остался жив.

XVII