Проза Ивана Сидорова

Тут и гости начинают
засыпать-засыпать,
выяснять, кому на шухер
заступать, заступать,
кто займет светелку, кому под елку,
а кому на печку и фук на свечку.

Кто на двор протаптывает тропку,

кто сметает мусор со стола,
а красавица приемник в белы рученьки взяла,
смотрит нежно, целует кнопку.
Укрывает салфеткою вышитой,
отставляет подальше от края.

И петух задремал, словно выжатый,

мысли зряшные перебирая.

И ему примстилось так:

контора пишет,
птица-курица летает повсеместно,
а поблизости – молчат, но кто-то дышит,
и дыхание ему небезызвестно.

Кто-то здесь чужой, ну и пусть,

выберусь – авось разберусь.

Дальше спит то весь, то не весь.

То ему теснó, то темно.
В печке загудят, скажут: эсь?
А ему давно все равно.

Просыпается: кругом благоуханье.

Рассвело, и слышно сонное дыханье.

Выпал снег, как в святочном рассказе,

горница, как горлица, чиста,
голый прут в пустой и пыльной вазе
выгнал два нешуточных листа,
жизнь кипит, как пузыри в нарзане,
упыри с умытыми глазами
принесли глазунью и чайку,
свет, как масло, капает с кроссовка.
Только черноглазая красотка
у окна бледна и начеку.

И когда запел мотор комаром,

а другой его напев подхватил,
и повисла тишина топором,
будто кто-то за нее заплатил,

красавица негромко

проговорила «Едут…»,
так следует смертельный приговор.

XIII А, следует за XIV

Милая Дина, не сплю, и уже светает.
Жизнь как помадка, сладко и сразу тает.
Здесь не Москва, и курицы здесь летают.

Скоро я лягу на снег и уже не встану.

Будет у нас операция утром рано.
Местный полковник, с ним и его бараны.

Я оставляю тебе мои наработки.

В сейфе заметки, в столе рапортá и сводки.
Кончилась водка – а мне бы хотелось водки.

Сколько с тобой проработали мы – не помню,

с первого раза, с тех пор, как пошли в упряжке,
так и бежим в кругу, как слепые пони,
как стриптизерши, во тьме задираем ляжки.

Здешнее дело особое, не такое.

Мне наказали его провести без шума.
Скоро закончится все, помаши рукою,
выдадут премию, купишь любую шубу.

Дина, ты знаешь, с тех пор, как пропала Нина,

что-то запало, как клавиша пианино,
вот и теряю волю к сыскному делу —
или оно само ко мне охладело?

Помнишь, в июне, году в девяносто пятом

оборотня ловили в гречишном поле?
Так вот и я бегу без ума и воли,
в форменном кителе порванном и измятом.

Больше с тобой не увидимся, дорогая,

и ни на том, ни на этом, я полагаю.

XV