Проза Ивана Сидорова

И пьяница видит себя на полу
в прекрасном и, кажется, красном углу.
Он видит мужские рабочие руки,
и ноги в ботинках, и полы пальто.
Он помнит, но, кажется, помнит не то.
Как после дороги, войны и разлуки,
идут головой непонятные крýги,
и хочется, други, немедленно сто.

И странный озноб от макушки до пяток,

как будто состарился лет на десяток.
Он смотрит, как новенький, по сторонам,
поводит крылом, понимает: рукою,
а видит при этом другое: такое,
что видится к скорым похоронам.

Стоит вдалеке и блестит, как половник,

в прозрачных погонах стеклянный полковник,
и, остекленевши, за стеклами окон
прозрачные оперативники ждут,
а время идет, развиваясь, как локон,
и заново скручиваясь, как жгут.

Уходит во тьму коридор из стекла,

когда-то кончаясь стеклянной стеною,
и, руку рукою держа ледяною,
стеклянные в стены вмерзают тела.
И тонкий на них осыпается пепел,
как утренний снег да с высоких стропил.
И пьяница вздрогнул, и более нé пил,
но вспомнил при этом, с чего он пил.

Как брел он за гробом, по снегу хрустя.

Как слезы размазывал, выйдя к гостям.
Как старшая дочь убирала портреты,
искала бутылки, грозила ножом,
как вышел во двор пострелять сигареты —
да так и ушел за своим миражом.

Какая-то бабка ему подсказала,

что есть благодетели, могут помочь,
для их подопечных в безлунную ночь
особенный скорый уходит с вокзала.
Возьмешь, что дадут, отвезешь, как попросят,
молчком как собака, что палочку носит —
и будет свиданка, обратный билет,
и счастье еще на несколько лет.

И в черненьком платье, в платочке горошком,

рукою испуганный рот прикрывая,
его неживая стоит как живая,
как свечка стоит перед низким порожком,
где черную курицу высадил опер.
И пьяница охнул.
И пьяница обмер.

И долго они, обнимая друг друга,

стояли по центру незримого круга,

и щеки ему целовала она,

как зерна клевала, когда голодна.

XVIII