Проза Лидии Гинзбург. Реальность в поисках литературы

Сексуальность фигурирует самым непростым образом в размышлениях Гинзбург о путях, которыми идут интеллектуалы во взаимоотношениях с господствующим социальным строем. Например, пытаясь выявить качество, которое давало малочисленному меньшинству силы на сопротивление компромиссам в творчестве, Гинзбург приходит к выводу, что это качество – «талант» или «способности». В ее понимании это почти биологические свойства[692]. Как видно по одной записи, она беспечно обсуждала с близким другом Борисом Бухштабом теорию Фрейда, согласно которой «талантливость происходит от сочетания сексуальных уклонений с работоспособностью»[693]. В эссе от 1934 года, формулируя классификацию шести основных типов личности, Гинзбург характеризует сексуальные отклонения как обычное свойство людей интеллектуального типа: «Интеллектуализм, вероятно, чаще всего результат социальной неприменимости и безответственности в сочетании с некоторыми сексуальными дефектами; с такими свойствами, которые отклоняют человека от прямых сексуальных целей»[694]. Она называет Марселя Пруста и героя его романов интеллектуалами par excellence, поскольку они развивают мысль ради самой мысли, не пытаясь проповедовать какую-либо «идею»: это «идейные люди» или «идеологические люди». Себя Гинзбург классифицирует как смесь двух типов – «интеллектуального» и «активного». Люди второго из этих типов – деятели, строители, писатели, движимые «волей к действию»[695]. Интеллектуалы наслаждаются «самовитой мыслью» (термин, отсылающий к «самовитому слову» футуристов и позициям независимости и антиутилитаризма, на которых стояли формалисты).

В «Из диалогов о любви» Гинзбург прямо связывает формализм и сексуальность: в этом тексте говорящий утверждает: «Инвертированные могут спокойно существовать, ‹…› если они формалисты в любви, верящие реальности мгновенья, отделяющие средства от целей (в искусстве формализм – это ведь тоже эмансипация средств)»[696]. Можно обосновать морализаторскую интерпретацию этого высказывания (согласно которой под средствами подразумевается сексуальное наслаждение, а под целями – биологическое размножение и «польза для общества»)[697]. Совет, гласящий, что «формализм [в отличие от символизма] в любви» может гарантировать спокойную жизнь, указывает на важную дилемму. Гинзбург не принимала «самовитости» – склонности жить сегодняшним днем, аполитично и асоциально – и подвергала суровейшей критике гедонистов и персонажей, которым не удавалось жить «связной» жизнью. Она стремилась преодолеть обрывочность жизни, практикуя самоотстранение и создавая связную автоконцепцию, которой затем могла бы дать моральную оценку. Тексты Гинзбург как то, что она дает обществу, и как метод рассмотреть себя в качестве Другого – уже сами по себе попытка преодолеть самовитость, солипсизм и имманентность постиндивидуалистического человека. Как ни парадоксально, бессвязность – основной упрек, который Гинзбург предъявляет в контексте любви и символизму, и формализму: символисты отбирали ценности, вырванные из их органичного контекста, и повышали их значимость через мистицизм, а (ранние) формалисты пытались оторвать произведение от его общественно-исторического контекста.

Таким образом, и формализм, и гомосексуальность ассоциируются у Гинзбург с бездействием и импотенцией. И первое, и второе усиливают в ней ощущение, что ей еще далеко до того, чтобы сделаться идеальным «героем своего времени». Преодоление этой дистанции становится одной из ее творческих целей: