Проза Лидии Гинзбург. Реальность в поисках литературы

Гинзбург удается добиться того, чтобы ее обобщенные выводы, касающиеся чувств и динамики романтических отношений, приобрели всеобщий характер, и все же искушенный читатель может обнаружить в них паттерны, имевшие хождение в культуре того времени. Например, одна из привязанностей в жизни А. – «camaraderie amoreuse» без физических интимных отношений – возможно, распространенное в репрессивном обществе явление. А чувство «нежности», которому в «Стадиях любви» уделено столь большое место, собеседник в более раннем «Разговоре о любви» назвал злополучной склонностью лесбиянок, боящихся «формализма в любви»[743]. Более того, знакомство с архивными рукописями, которые рассматриваются в этой главе, позволяет дополнить подробностями те лаконичные эпизоды, которые служат и иллюстрациями, и материалом обобщений. Так, здесь можно найти крохотную зарисовку первой любви (к Зеленой), начавшейся с концепции «служения» «блистательной женщине» со стороны юной поклонницы, – того, что А. превратил в «грандиозную символическую структуру», которая на годы «поглотила сознание». Гинзбург объясняет «эротическое подхалимство» А. в основном тем, что у него не было других сфер для самореализации – таких, как успешная карьера в качестве интеллектуала. После того как А. вновь и вновь оказывается отвергнутым, им овладевает новая концепция – «великая несчастная любовь», которая в итоге, после долгого периода страданий, угасает. Затем Гинзбург вырабатывает формулу: «Радость, обращенная в привычку, – это жизнеустройство. Но обращенное в привычку страдание – это абсурд»[744]. Она редуцировала личный опыт, оформила его в универсальных терминах, лишенных какой-либо конкретной гендерной маркированности (кроме грамматической), и поставила на службу своему проекту по разграничению стадий любви.

Можно сказать, что соотнесенность этого текста (где начисто отсутствует маркированность формами первого лица) с автобиографическим опытом наделяет его особой силой, или, как бы сказала Гинзбург, «пафосом». В другом месте Гинзбург отмечает, что судьба человека – самый эмоциональный и захватывающий с точки зрения читателя аспект литературы, но в обрывочной промежуточной прозе рассматривать эту судьбу трудно[745]. Особую пронзительность «Стадиям любви» придает острый психологизм, столь выпукло заметный в этом тексте. Одна из самых потрясающих строк помещена почти в финале:

А. отказался последовательно от счастливой любви, от любви, от физической близости. Вероятно, это последний отказ. Это та крайняя точка, которая есть в каждом чувстве (она бывает расположена в разной степени удаления от прямых эротических объектов) и до которой доходят, но ее не переступают, потому что она последняя форма эротического приспосабливания, и за ней нет ничего, кроме бессмысленных страданий[746].

Во второй фразе пассажа звучат пронзительные нотки. Слово «вероятно» выражает надежду – или, возможно, страх, – что этот отказ не последний, что после очередной катастрофы отношения каким-то чудом сохранятся. Амбивалентность этого пассажа позволяет предположить, что А. не ожидает для себя физической близости с кем бы то ни было в будущем. Гинзбург пишет в третьем лице множественного числа, чтобы подвести поведение А. под обобщение и тем самым смягчить печальные последствия этого поведения. В то же время ее приемы сдержанного высказывания и утаивания, возможно, даже подогреют у читателя сочувствие к герою: в конце концов, А. – не просто абстрактная переменная.

В «Стадиях любви» и «Доме и мире» изображен типичный для повествований Гинзбург полуфикциональный альтер эго мужского пола. Именно этот персонаж дает ей возможность претворить в прозу ее собственный опыт, а читатель получает доступ только к мыслям этого персонажа, поскольку Гинзбург сосредотачивает свой анализ на его психологии и чувствах. Она придает своему опыту обобщенный характер, применяя такие методы, как исключение и редукция, вместо того чтобы прибегнуть к полной фикционализации, то есть выстроить некий социальный либо физический мир. Исследование того, как опыт Гинзбург неидеально претворяется в определенную точку зрения и жанровую рамку, помогает домыслить, что именно можно утратить и приобрести при таком анализе, как личное может пересекаться (и идти вразрез) с всеобщими структурами любви.