Проза Лидии Гинзбург. Реальность в поисках литературы

А теперь, ненадолго обратившись к «Возвращению домой» – повествованию, которое, в отличие от других рассматриваемых здесь произведений, Гинзбург опубликовала при жизни, – мы обнаружим, что она берет материал из опыта «второй любви» и изображает этот опыт. В «Возвращении домой» есть сцены и диалоги, которые читаются так, словно перед нами переработанные – спрессованные, подвергнутые отстранению – куски черновых материалов к «Дому и миру». Гинзбург исследует с разных углов зрения психологическое (почти физическое) состояние тревожности, безразличия и страха перед возможной «остановкой желаний», создавая ощущение внутренней пустоты в духе Хемингуэя. В середине повествования она вводит персонажа по имени Игрек, чтобы проиллюстрировать и развить тему любви, а конкретнее – взволнованного возвращения туда, где человека ждет любимая женщина. Отношения между Игреком и женщиной, именуемой исключительно «Она», очень похожи на отношения между Оттером и Лялей (из «Дома и мира»), а также между А. и Б. (из «Стадий любви»).

В «Возвращении домой» происходят переключения с одной точки зрения на другую, с одного персонажа на другого, и это задает примерно ту же конфигурацию, которую Гинзбург применит в более поздних повествованиях, в том числе в «Записках блокадного человека»[747]. В «Возвращении домой» о герое Игреке повествуется в грамматических формах мужского рода, но в остальном Игрек не имеет специфических гендерных черт[748]. В определенные моменты Игрек и повествователь, как представляется, сближаются. Например, когда Игрек возвращается в Ленинград, мы замечаем, что повествователь тоже появляется там, ходит по улицам один в какой-то неопределенной темпоральности. А куски из дневника Игрека, включенные в текст, затем обсуждаются рассказчиком[749].

Гинзбург добивается того, что Жерар Женетт считает типичным для современного романа, – пишет прозу в стиле, который «смело устанавливает между повествователем и персонажем (персонажами) переменное или неустойчивое отношение – местоименное головокружение, подчиненное более свободной логике и более сложному понятию „личности“»[750]. На взгляд Гинзбург, эта неопределенность местоимений отражает потребность в новой модели личности – модели, которая двинулась бы дальше, оставляя в прошлом свойственные ХIX веку представления о литературном персонаже. Напряжение между первым и третьим грамматическими лицами в прозе Гинзбург – это и способ имплицитной гендеризации точки зрения в традиционной репрезентации, и попытка хоть как-то отразить нетрадиционную сексуальную ориентацию, то есть импровизация в условиях тесноты и нищеты (что является аналогом увлечения юной Гинзбург театром в годы военного коммунизма).

Заключение

Хотя в 1920‐е и 1930‐е годы из-под пера Гинзбург вышли несколько записей и эссе о любви, она оставила их за бортом опубликованного корпуса своих текстов. Возможно, она сознавала, что, вопреки ее утверждениям противного и даже после проделанных ею процедур фикционализации и абстрагирования, ее тексты все же говорят о трагической ситуации однополого желания и о табуированной любви, которая не смеет назвать своего имени. Другая возможная причина нежелания Гинзбург публиковать эти тексты – то, что она забросила работу над ними уже к 1940‐м годам, осуществив мечту о квазиромане иначе – в форме произведения «День Оттера», которое впоследствии превратилось в «Записки блокадного человека». Когда в возрасте восьмидесяти с лишним лет Гинзбург начала публиковаться, чувствуя, что времени у нее в обрез, она отдавала предпочтение записным книжкам, а также другим, в большей мере завершенным повествованиям, которые могла публиковать в качестве отдельных отрывков – так, как опубликовала «Возвращение домой».