Проза Лидии Гинзбург. Реальность в поисках литературы

Собственно, Гинзбург принимает за аксиому то, что среди переживших блокаду раскаяние было всеобщим явлением: «Для переживших блокаду раскаяние было так же неизбежно, как дистрофические изменения организма. Притом тяжелая его разновидность – непонимающее раскаяние. Человек помнит факт и не может восстановить переживание; переживание куска хлеба, конфеты, побуждавшее его к жестоким, к бесчестным, к унижающим поступкам»[936]. По-видимому, она имеет в виду, что мотивом создания и «Записок блокадного человека», и «Рассказа о жалости и о жестокости» были взаимоотношения между «фактами», опытом и раскаянием: чаще всего человеку не давали покоя обрывки воспоминаний, когда переживания в их целостной форме забывались и от них оставались только факты. В таком случае раскаяние побуждает человека припоминать неудобное прошлое в более полном виде (чтобы факты обрастали контекстом), стремиться к примирению этого прошлого и своей нынешней идентичности. Поэтому чувство вины и раскаяние вынуждают людей описывать произошедшее, соединять разрозненные моменты опыта[937]. В «Записках» – произведении, из которого Гинзбург вымарывает любые прямые автобиографические описания трагедии в своей семье, – она «восстанавливает» жизненные обстоятельства, в которых становилась возможной жестокость, контекст, придающий конфете абсолютно новое значение. Психология еды – доминантная тема первой части «Записок»; можно предположить, что эта тема пришла из «Рассказа», где еда связана с раскаянием, поскольку именно еда – материальный повод для ссор и примирений Оттера с теткой.

Что же могло заставить Гинзбург прекратить работу над «Рассказом о жалости и о жестокости» и ослабить поразительную мощь этого текста при работе над более обобщенными, историографическими «Записками блокадного человека»? Можем ли мы найти решение, которое устранит нестыковку между уверениями Гинзбург, что в блокаду раскаяние играло стержневую роль, и тем фактом, что в ее «Записках», где все остальное описывается детально, почти нет подробных описаний раскаяния? Рассматривая эти вопросы, я затрону проблему жанра, которая тяготела над читательским восприятием «Записок» с их первой публикации. Во всех научных работах Лидии Гинзбург о промежуточной литературе – например, в ее книге «О психологической прозе» – интерес к жанру подчинен главной теме, которая ее интересовала, – концепциям человеческого характера и личности, а также открытию или отражению этих концепций в литературе. Расщепление разных аспектов пережитого на «Записки блокадного человека» и «Рассказ о жалости и о жестокости» отражает сложноустроенные представления Гинзбург о персонаже в литературе и истории ХХ века. Сравнение этих текстов проливает свет на ее новаторский подход к персонажу – то, что она пытается поощрять нравственную ответственность, одновременно отражая образ крайне фрагментированного, разделенного в себе субъекта. В документальных повествованиях Гинзбург самоанализ борется с психологическим саморазоблачением, а приверженность принципам литературы факта успешно сопротивляется нелюбви к автобиографическому письму.

Вина и история: герценовская модель