Проза Лидии Гинзбург. Реальность в поисках литературы

Чувство бессилия, которое испытывает Оттер, можно истолковать в контексте этического идеала связной последовательности, поскольку в лице тетки Оттеру противостоит человек, живущий в состоянии вечной забывчивости, человек, для которого слова, похоже, ничего не значат. Оттера тревожит то, что давать тетке советы – как «горохом об стенку»[983]. И все же его чувство вины порождено убеждением, что его словесные оскорбления в адрес тетки – преступление. Даже если бы никто не слышал оскорблений, которые он выкрикивал, они не утратили бы своей важности: ведь Оттер – писатель и слово для него – это этический поступок[984]. Именно эти тени минувшего, эти, по выражению Герцена, «несокрушимые события памяти»[985] вынуждают человека найти в себе силы на осмысление прошлого. Тайные преступления существенны и для Герцена (хотя почти ничто из его биографии, в отличие от биографии Гинзбург, не было секретом). Например, друзья Герцена Энгельсон и Орсини разрабатывают тайный план расправы над Гервегом, но Энгельсон совершает оплошность – просит Герцена благословить их на этот шаг. В рассказе Энгельсон жалеет, что не умолчал о плане, воскликнув: «Проклятая слабость! Впрочем, никто никогда не узнает, что я вам говорил». Герцен пишет: «– Да я-то знаю, – сказал я ему в ответ, и мы разошлись»[986].

Если частная жизнь отражает большую историю, то негласные преступления против личности становятся весьма значимыми. Согласно воззрениям Герцена, поведение в семейной жизни крайне существенно и несет последствия для публичной жизни человека как политического деятеля[987]. Гинзбург описывает череду злодеяний во время блокады – от «выброшенной тарелки с окурками», которую кто-то в сердцах сбросил на пол, до самых зверских военных преступлений[988]. И все же методы повествования Гинзбург колоссально далеки от методов Герцена. Даже если Герцен очищал свои мемуары, так что в результате в них почти не упоминается о его чувстве вины, он старался осмыслять свои неудачи и успехи публично – в пространных воспоминаниях, написанных от первого лица. У Гинзбург задача другая – например, поскольку она не была публичной фигурой (особенно в период до 60‐х годов ХХ века). Гинзбург отходит от стиля самопрезентации, свойственного Герцену: пишет она в третьем лице, о полувымышленном персонаже, а охват своего повествования сужает до одной-единственной ситуации. У нее иное понимание биографии – фрагментарное, порожденное постиндивидуалистической эпохой. Она никогда не сообщает историю жизни персонажей, упоминая лишь о тех чертах, которые являются функциональными – то есть важны для текущего конфликта, описанного в произведении. И потому Гинзбург расщепляет опыт своего героя на разные части, дабы «Рассказ о жалости и о жестокости» существовал отдельно от «Дня Оттера» и «Записок».

Как создавались «Записки блокадного человека»

Сюжет «Рассказа о жалости и о жестокости» строится вокруг главного события – смерти тетки – и попыток Оттера преодолеть травму.

«День Оттера», напротив, создан по модели «один день из жизни», имеющей богатую литературную историю: «Последний день приговоренного к смерти» Виктора Гюго, «История вчерашнего дня» Льва Толстого, а в более недавние времена – «Один день Ивана Денисовича» Солженицына (1962)[989]. «День Оттера» читается как изначальный черновой вариант «Записок блокадного человека» и служит источником значительной части материалов для дня Эна в «Записках» (а именно первой части и «Отрезков блокадного дня»). «Записки» длиннее, чем «День Оттера», и более гетерогенны в жанровом отношении, так что сквозная сюжетная нить – описание Эна и его типичного дня – занимает в них не столь существенное место, как в эссе «День Оттера». Примечательно, что временные рамки «Рассказа о жалости и о жестокости», «Дня Оттера» и «Записок блокадного человека» приблизительно одни и те же: весна и лето 1942 года, именуемые во всех текстах Гинзбург «передышкой», пора, когда после суровой, губительной зимы 1941/42 года стало полегче жить[990]. И все же, хотя по времени эти повествования совпадают, в них описаны разные варианты опыта, альтернативные один другому. В «Дне Оттера» и «Записках» герои по имени Оттер не сталкиваются с какими-либо семейными трагедиями и не испытывают раскаяния, хотя проживаемые ими дни относятся к периоду, который для первого Оттера (героя «Рассказа о жалости и о жестокости») был самым тяжелым.