Проза Лидии Гинзбург. Реальность в поисках литературы

В своих документальных текстах Гинзбург исследует человека, сформированного социально-историческим контекстом. Выстраивая «Записки блокадного человека», она стремилась создать историческое повествование на материале личного опыта. Она оставила в нем следы найденного прошлого (своей личной драмы), многие из которых будут разгаданы только в XXI веке. Даже если Гинзбург продолжала придерживаться убеждения, что дела, поведение и слова писателя имеют значение и должны влиять на его произведения или публичную деятельность, она ни в коей мере не считала, что обязана исповедоваться (строго говоря, как мы видели по ее реакции на рассказы других женщин о блокаде, она питала отвращение к исповедям). Ее собственное автобиографическое «я» становится типичным примером «имманентного человека» ХХ века, существующего лишь в какой-то конкретной ситуации. Ее полная изоляция, ее тайная писательская идентичность и тайный характер ее драмы, крайне несхожий с характером драмы Герцена, – вот элементы, благодаря которым возможны успешное расщепление и фикционализация личного опыта, а также создание персонажа, обреченного на изолированность и неудачи. Для этого персонажа существование в качестве единого связного индивида было чем-то, что нужно завоевывать, а не неотъемлемым правом.

Послесловие. Как сохранить образ человеческий

Методы анализа и этической оценки, свойственные Лидии Гинзбург как писателю, направлены на преодоление катастрофического положения постиндивидуалистического человека. Это человек фрагментированный, но вместе с тем он противник романтизма, он лишен моральных абсолютов; он «имманентен», то есть способен чувствовать ценность жизни лишь эмпирически, в самом себе и через самого себя. На него давят, испытывая на прочность, внешние жизненные обстоятельства – условия военного времени и сталинского террора, он не видит резонов надеяться на какие-либо революционные преобразования, путем которых удалось бы построить более справедливое общество. Как написала Гинзбург во время Ленинградской блокады и спустя всего несколько лет после волны сталинских репрессий: «Когда ты ропщешь на социальное зло, посмотри, не является ли оно заменителем зла, еще более смертельного»[1035]. Несмотря на ее скептическое мироощущение, повествования Гинзбург основаны на оптимистичном тезисе, что путем систематических пытливых размышлений, направленных на поиск ориентиров, которые укажут тебе путь к подлинной жизни, можно научиться вести себя порядочно и прийти к углубленному пониманию своих ошибок. В обстановке, где отсутствуют непоколебимые основополагающие ценности и убеждения, такие усилия вдохновляются раскаянием и чувством вины, которые побуждают раскаивающегося субъекта устанавливать связь во времени между его поступками; аналитическое осмысление воспоминаний – самый многообещающий путь к ответственному, этичному поведению.

Испытав ощущение, что реальность необратимо раздробилась на фрагменты, Гинзбург обнаружила, что письмо – способ найти логику в окружавшем ее опасном мире или даже от него защититься. Кроме того, она полагала, что в этом отношении выбор у нее невелик. Например, в 1934 году она замечает: «Возможности человека определяются тем, чего он не может, по крайней мере настолько же как и тем, что он может. Писатель – это человек, который не может переживать жизнь не пиша»[1036]. Двойное отрицание здесь существенно: Гинзбург не может не писать, поскольку именно письмо позволяет ей переживать жизнь. Следовательно, письмо неизбежно, но вместе с тем оно – поступок, сопутствующий активной жизни. Писать – значит делать окружающий мир реальным или доступным сознанию (вспомним утверждение Гинзбург, что для нее не было реальным все, не выраженное в слове)[1037].

Вместе с этим она полагала, что личная потребность в письме имела всецело социальную основу. В книге «О психологической прозе» Гинзбург написала о Льве Толстом:

Неопровержимая логикой необходимость отдать свою мысль, свое творчество и труд внеположному миру – свидетельствует об исходном для социального человека переживании общих связей и себя в общей связи. Это переживание человек получает, хочет он того или не хочет, вместе с содержанием своего сознания, общественным, культурным, вместе со своим языком – как носителем общих значений.

Но ниже Гинзбург указывает на парадокс, заложенный в социальном аспекте письма: