Читаем Проза Лидии Гинзбург. Реальность в поисках литературы полностью

В черновиках «Мысли, описавшей круг» Гинзбург отмечает, что решение оправдывать жизненный опыт его творческим претворением в вещи, имеющие ценность только для художника, – «довольно декадентское»[255]. Чтобы личная память обрела более глубокий смысл, она должна иметь «ценность» для других людей. Здесь мы переходим ко второму из основных оправданий искусства у Гинзбург, которое гласит, что искусство – акт общественно значимый. Она утверждает, что творческий порыв как таковой порождается интуитивной догадкой о том, что коллективное влияет на индивидуальное, желанием дать обществу что-то ценное. Эта мысль напоминает нам о Гюйо, но Гинзбург здесь ссылается на французского писателя Жюля Ромена и его доктрину унанимизма, согласно которой даже самые индивидуалистические идеи – на деле идеи общественные, а искусство – слияние с коллективным сознанием[256]. Общественное происхождение всех ценностей дает искусству тот смысл, которым его никогда не могло бы наделить гедонистическое наслаждение. «Организовать поведение человека может только идеология, то есть система ценностей», – утверждает Гинзбург. Ценность, в отличие от наслаждения (оно мимолетно), сохраняется в памяти; более того, ценность – социальное явление, которое сохраняется, как вневременная и «как живая идеологическая реальность». Только ценность, утверждает Гинзбург, «разрешает вопрос о счастьи и о поведении человека» (и первое, и второе связаны с проблемой «оценки факторов жизни» – таких, как удовольствие и страдание). Но эта теория означает, что человек должен отбросить индивидуализм: «Ибо в единичном сознании можно обосновать гедонистический критерий наслаждения, но нельзя обосновать критерий ценности». От этого Гинзбург переходит к определению творческой деятельности и ее этическому оправданию: «Творческая память превращает в ценность нейтральные или отрицательные факты жизни. Творчество представляется наиболее субъективной, изнутри прорастающей ценностью. Но, собственно, это аберрация; для творчества необходимы предпосылки, хотя бы неосознанные, – социальной осмысленности этого акта»[257]. Ценности, как и произведения искусства, представляют собой «найденное время», но – и для Гинзбург это имеет ключевую важность – оно должно быть найдено неким неиндивидуалистическим способом.

Текст вбирает элементы пережитого и дарует им автономное социальное существование (особенно когда они становятся известны читательской аудитории). На самом базовом уровне человек в литературе превращается в другого человека с помощью языка, поскольку язык по своей природе социален[258]. Далее Гинзбург постулирует, что художники способны изменять язык и вносить в коллективное сознание новые идеи. В конце 1930‐х она пишет: «Что такое самостийный человек? Пещерное существо. А духовная жизнь – это жизнь в слове, в языке, который нам дан социумом, с тем чтобы мы от себя вносили в него оттенки»[259]. Соглашаясь с теоретиками структурализма и постструктурализма в том, что касалось социальной сконструированности языка и общества, Гинзбург не разделяет их мнения, когда они возвещают о приближающейся «смерти автора»[260].

Третий из основных аргументов Гинзбург, связанный с первыми двумя, оправдывает искусство в силу того, что оно порождает осмысленные структуры. Гинзбург верит в понятие структуры: «Смысл – это и есть структурная связь, включенность явления в структуру высшего и более общего порядка. В произведении искусства, например, ни один элемент не равен себе, но вмещен в символическую связь расширяющихся представлений». Более того, искусство служит моделью для осмысленного упорядочивания переживаний. Для Гинзбург особенно важно слияние эстетического с этическим: «Структуры иерархического ряда жизнеосмысления, вмещаясь друг в друга, набирают высоту. Так что смысл и ценность образуют неразложимое переживание»[261]. Ее логика движется по кругу: смысл приобретается, когда явление включено в структуру высшего порядка; следовательно, структуры наделены смыслом. В искусстве смысл возникает из взаимосвязей между элементами, имманентными для какого-то произведения. Вместе с тем «расширяющиеся представления», которые вмещают каждый элемент сообразно своим «символическим связям», тоже могут отсылать к смыслам, порожденным более широким литературным, историческим или общественным контекстом[262].

Перейти на страницу:

Все книги серии Научная библиотека

Классик без ретуши
Классик без ретуши

В книге впервые в таком объеме собраны критические отзывы о творчестве В.В. Набокова (1899–1977), объективно представляющие особенности эстетической рецепции творчества писателя на всем протяжении его жизненного пути: сначала в литературных кругах русского зарубежья, затем — в западном литературном мире.Именно этими отзывами (как положительными, так и ядовито-негативными) сопровождали первые публикации произведений Набокова его современники, критики и писатели. Среди них — такие яркие литературные фигуры, как Г. Адамович, Ю. Айхенвальд, П. Бицилли, В. Вейдле, М. Осоргин, Г. Струве, В. Ходасевич, П. Акройд, Дж. Апдайк, Э. Бёрджесс, С. Лем, Дж.К. Оутс, А. Роб-Грийе, Ж.-П. Сартр, Э. Уилсон и др.Уникальность собранного фактического материала (зачастую малодоступного даже для специалистов) превращает сборник статей и рецензий (а также эссе, пародий, фрагментов писем) в необходимейшее пособие для более глубокого постижения набоковского феномена, в своеобразную хрестоматию, представляющую историю мировой критики на протяжении полувека, показывающую литературные нравы, эстетические пристрастия и вкусы целой эпохи.

Владимир Владимирович Набоков , Николай Георгиевич Мельников , Олег Анатольевич Коростелёв

Критика
Феноменология текста: Игра и репрессия
Феноменология текста: Игра и репрессия

В книге делается попытка подвергнуть существенному переосмыслению растиражированные в литературоведении канонические представления о творчестве видных английских и американских писателей, таких, как О. Уайльд, В. Вулф, Т. С. Элиот, Т. Фишер, Э. Хемингуэй, Г. Миллер, Дж. Д. Сэлинджер, Дж. Чивер, Дж. Апдайк и др. Предложенное прочтение их текстов как уклоняющихся от однозначной интерпретации дает возможность читателю открыть незамеченные прежде исследовательской мыслью новые векторы литературной истории XX века. И здесь особое внимание уделяется проблемам борьбы с литературной формой как с видом репрессии, критической стратегии текста, воссоздания в тексте движения бестелесной энергии и взаимоотношения человека с окружающими его вещами.

Андрей Алексеевич Аствацатуров

Культурология / Образование и наука

Похожие книги

Льюис Кэрролл
Льюис Кэрролл

Может показаться, что у этой книги два героя. Один — выпускник Оксфорда, благочестивый священнослужитель, педант, читавший проповеди и скучные лекции по математике, увлекавшийся фотографией, в качестве куратора Клуба колледжа занимавшийся пополнением винного погреба и следивший за качеством блюд, разработавший методику расчета рейтинга игроков в теннис и думавший об оптимизации парламентских выборов. Другой — мастер парадоксов, изобретательный и веселый рассказчик, искренне любивший своих маленьких слушателей, один из самых известных авторов литературных сказок, возвращающий читателей в мир детства.Как почтенный преподаватель математики Чарлз Латвидж Доджсон превратился в писателя Льюиса Кэрролла? Почему его единственное заграничное путешествие было совершено в Россию? На что он тратил немалые гонорары? Что для него значила девочка Алиса, ставшая героиней его сказочной дилогии? На эти вопросы отвечает книга Нины Демуровой, замечательной переводчицы, полвека назад открывшей русскоязычным читателям чудесную страну героев Кэрролла.

Вирджиния Вулф , Гилберт Кийт Честертон , Нина Михайловна Демурова , Уолтер де ла Мар

Детективы / Биографии и Мемуары / Детская литература / Литературоведение / Прочие Детективы / Документальное