Проза Лидии Гинзбург. Реальность в поисках литературы

С другой стороны, рациональное мышление – мощный двигатель посттравматического исправительного анализа, поскольку оно вскрывает ошибки, или «аберрации» (как называет их на своем научном языке Гинзбург), которые были совершены в прошлом. Когда герой заглядывает в прошлое, несколько его ошибок становятся видны. Отдалившись на определенную дистанцию во времени и в процессе понимания, оказавшись в ситуации, когда смерть родных служит «прожектором», Эн/Оттер теперь делает разумные выводы из мешанины впечатлений, терзающей его сознание. Возможно, он не добьется того «самоисправления», которое считал возможным Макс Шелер[312], – ведь его не перестает мучить совесть. Но аналитические рассуждения, движимые чувством вины, восполняют в нем то постиндивидуалистическое «я», которое в остальном отрывочно и безответственно. Существование обоих повествований – и чувств, побудивших к их написанию, – доказывает некий более фундаментальный, важный тезис, касающийся памяти и идентичности, а также непрерывности и логической последовательности существования.

Самоотстранение, отчуждение, вненаходимость

Гинзбург пространно размышляет о механизмах жалости, а в особенности о том, что нужно до какой-то степени «дистанцироваться» от человека и ситуации, заслуживающих жалости. Жалость рассматривается ею и как эстетическое, и как этическое явление: «Подобно трагическому, комическому, возвышенному, жалкое перестраивает для себя материалы действительности, пользуясь притом откровенно эстетическими приемами»[313]. Рисуя в тексте «Заблуждения воли» воображаемую сцену смерти на Литейном проспекте в центре Ленинграда, она строит гипотезы о возникновении чувства жалости (у кого-то, чья позиция схожа с ее собственной): подмечаешь, что человек, раздавленный трамваем, нес домой яблоки в бумажном кульке; кулек промокает от крови; милиционер, спеша к месту происшествия, давит сапогом яблоко…

Предмет должен находиться достаточно близко от нас в пространстве и времени, чтобы обрести детализированность, наглядность и существенность – свойства, которые нужны, чтобы в нас пробудилась жалость. Вместе с тем Гинзбург отмечает, что жалость как «социальный факт» требует «чувства дистанции и чувства ответственности». Она обобщает: «По мере приближения к человеку – мы часто теряем жалость»[314]. Итак, чтобы один человек пожалел другого, нужно, чтобы первый в каком-то смысле не понимал положения другого, тут требуется «нечто от удивления, от непонимания и взгляда со стороны»[315]. Калека не жалеет другого калеку, арестант под конвоем не жалеет товарища по несчастью, даже если на воле жалел таких людей[316]. Во время Ленинградской блокады Оттер не в состоянии жалеть тетку, так как слишком близко находится и сам слишком сильно страдает от лишений. Теория Гинзбург, опровергая наши интуитивные представления, гласит: те, кто наиболее чутко считывает потребности окружающих и лучше всех способен вообразить себя на месте другого, меньше всех испытывают жалость. Точно так же, чтобы пожалеть себя, нужно от себя отстраниться: «Жалость к себе самому – всегда отчасти метафора или игра, парадоксальная поза разглядывания себя со стороны»[317].

То, что Гинзбург обостренно-четко почувствовала, на какую дистанцию нужно отойти от себя или другого, чтобы включилось чувство жалости, – в действительности лишь один пример того важного значения, которое имело для нее восприятие объектов со стороны. Чтобы все разглядеть ясно, нужно смотреть на события и персонажей извне, с точки, с которой открывается некая неизменная и всеобъемлющая картина. Такое отстраненное восприятие себя Гинзбург анализирует в эссе «О сатире и об анализе»[318]. Главные темы этого эссе также легли в основу завершающего раздела книги «О психологической прозе», в котором рассматривается, в том числе, этическая оценка в реализме. Гинзбург связывает сатиру – «всегда синтетическую, с ее стереотипами, накладываемыми извне на изменчивое течение жизни» – с изображением событий со стороны, а психологический анализ – «беспощадно обнажающий скрытые мотивы и в то же время объяснением этих мотивов в какой-то мере „отпускающий вину“» – с изображением изнутри[319]. Ради своего проекта Гинзбург отвергает и сатиру, и психологический анализ XIX века, ее задача – иной тип анализа, который содержит взгляд извне, взгляд со стороны, добиваясь уместного и скрупулезно-точного словесного выражения мыслей[320]. Чтобы понять, как работает это самоотстранение, полезно обратиться к «Запискам блокадного человека», где этот процесс представлен в осязаемо-материальных категориях[321].