Проза Лидии Гинзбург. Реальность в поисках литературы

Первые прозаические произведения – группа из четырех маленьких зарисовок под заглавием «Из беспорядочных записок N. N.», написанных, вероятно, во второй половине 1922 года[665]. Эти тексты, написанные на отдельных листах бумаги, которые затем были вложены в «Дневник II», и впрямь беспорядочны, их хронологическая последовательность остается неясной. Зарисовки строятся не вокруг последовательного сюжета, а вокруг перемежающихся моментов надежды и отчаяния в отношениях повествователя-мужчины с его любимой. Описка в начале первой зарисовки выдает тот факт, что Гинзбург не привыкла иметь дело с героем-повествователем мужского пола: она ставит глагол в форму женского рода, а потом зачеркивает окончание: «Я знала» превращается в «Я знал» («Из беспорядочных записок N. N.», 1). В отличие от большинства своих преемников, главный герой наречен личным именем («Вася»), что выясняется самым простым, далеким от прустовских приемов образом – в сценах, когда к герою обращаются по имени другие персонажи.

Вася – не просто рамочный повествователь, а рамочный повествователь вдвойне: он отделен как от N. N. (чьими записками якобы является этот текст), так и от автора. Женетт пишет в связи с Прустом (который предполагал прибегнуть в своем романе к этому устаревшему приему), что такое решение свидетельствует «о некоторой робости по отношению к романному письму и об очевидной потребности „дистанцировать-ся“» – это наблюдение, по-видимому, применимо и к Гинзбург[666]. Она заключает каждый эпизод в кавычки (правда, не вполне последовательно), а три эпизода начинает с длинных эллипсисов; так создается впечатление, что Вася рассказывает свою историю некоему вымышленному N. N., который затем делает заметки на бумаге, что-то опуская, в произвольной последовательности. Поскольку N. N. не наделен голосом или характером, которые отличались бы от голоса или характера Васи, а то, как Вася рассказывает свою историю, не описывается, эта произвольная последовательность не выражает какую-либо психологическую мотивацию N. N., а лишь отражает безнадежную любовь Васи. Цель Васи – достичь «минуток счастья» – гармонирует с формой отрывка, а также со стратегией наслаждения «моментами», свойственной русскому символизму.

По-видимому, Вася – первый автобиографический герой мужского пола у Гинзбург: он говорит о себе, употребляя грамматические формы первого лица единственного числа мужского рода, но в остальном похож на «я» из дневников. Вася – продукт театральности дневниковых записей и самомоделирования Гинзбург по образцу Пьеро. Развитие драмы в жизни Васи похоже на историю любви в дневниках: он планирует, каким способом добиться симпатии, но часто терпит неудачу и выглядит слабохарактерным на фоне спонтанных слов и жестов своей возлюбленной.

В этих зарисовках, как и в более поздних текстах о любви, Гинзбург делает коммуникацию одной из центральных тем, исследуя пределы выражения внутреннего мира человека. Как показал Пруст, драма любви разворачивается подспудно, в актах коммуникации и интерпретации, когда герои приписывают высказыванию, за которым нет задней мысли, более глубокий смысл. Вася, герой текста Гинзбург, стремится анализировать каждое слово, каждый жест героини. Он строит семиотическую систему поцелуев и объятий, интерпретируя некоторые из их разновидностей как извинения и признания вины, а другие – как ничего не значащие действия. Свои собственные высказывания, какими бы клишированными они ни были, Вася наделяет тайным смыслом: «Тогда ее голос, это был уже наверное ее голос, позвал меня наверх. – Зачем? [спросил я] Это слово могло выражать очень многое, если бы только она захотела его понять»[667]. Голос повествователя в первом лице помогает уловить мучительное состояние Васи, обуянного желанием, и то, как ему трудно выразить свои чувства. Спустя много лет, с позиций историка литературы, Гинзбург будет анализировать диалоги Толстого, находя объяснение каждому словосочетанию и жесту[668].

В «Беспорядочных записках» Гинзбург уделяет особое внимание значению, которым наделено отсутствие жестов, – некой отрицательной семиотике, поучительно напоминающей нам, что человек может выражать любовь, даже когда на поверхностный взгляд она ни в чем не заметна. В сцене прощания с толпой провожающих на вокзале Вася интерпретирует то, что любимая обошлась с ним особенным образом, – «отсутствие поцелуя» («Из беспорядочных записок N. N.», 21) – как знак того, что она к нему неравнодушна. Такая романтическая поза героя – отвергнут и, следовательно, избран – была бы уместна и в период, когда Гинзбург экспериментировала с грамматическим первым лицом. Эта вымышленная сцена, по-видимому, служит компенсацией за менее романтический анализ такой ситуации в дневниках, где Гинзбург ужасается тому, что Р. в письмах к другим небрежно передает ей привет: у нее «не только не нашлось времени чтобы написать мне несколько слов, но даже не нашлось вр[емени], для того чтобы подумать о том чтобы совсем обо мне не писать» («Дневник I», 207).