Проза Лидии Гинзбург. Реальность в поисках литературы

В дневниках и ранней прозе Гинзбург стремится описывать собственные чувства, но не находит в литературе ни одной модели для описания этих чувств с точки зрения женщины: «Литература ‹…› вскрывает глубину, интенсивность, идеалистичность, драматичность мужских эротических переживаний и совершенную скудость и плоскость женских». Хотя мужская эстетическая позиция имеет эротическое происхождение, впоследствии она становится основной точкой зрения, с которой человек описывает мир. Однако уже в 1922 году Гинзбург осознает в этих текстах, что к ее эстетической наклонности – наклонности писать как бы с точки зрения мужчины – можно легко адаптировать литературную традицию и язык. В то время как Мишель Фуко и другие научили нас ценить ограничительную власть культурных паттернов, заложенных в языке и литературе, Лидия Гинзбург чувствует раскрепощающий потенциал способности предаваться художественному вымыслу и примерять на себя трансгендерные, транссексуальные авторские маски. Используя книгу «Пол и характер» как сырьевой материал, она вырабатывает новый взгляд на гендер и сексуальную идентичность и находит оправдание культивированию своих эстетических порывов. Хотя она критикует аргументацию Вейнингера, творческие интересы побуждают ее заимствовать и адаптировать его теории, чтобы описать однополое влечение у женщин.

В записи от 16 октября (спустя две недели после отзыва о Вейнингере) она описывает свои прежние отношения с «xxx» (Р.); в тот момент Гинзбург пыталась изолировать себя от Р., чтобы положить конец всей этой истории:

Если бы я знала тогда, как все пережитое сделается бесценным интеллектуальным багажем, опытным материалом для обобщений, источником эстетического Воспоминания; как оттуда потянутся нити, связующие меня с мировым творчеством, и импульсы моего личного творчества, тогда бы я не пыталась обворовывать самое себя, а думала бы о приумножении дорогих мгновений[653].

Радостное осознание того, что опыт неразделенной любви может дать ей литературный материал, сделаться фундаментом Воспоминания (с большой буквы!), стало для Гинзбург лишь недолгим приливом воодушевления, которое в итоге оказалось несовместимым с ее тягой к самоотстранению и нелюбовью к жанру мемуаров. И все же в ней не ослабевало стремление создать что-то ценное на основе своего «интеллектуального багажа», делать обобщения на собственном опыте и нащупать связь с мировым искусством. Решение Гинзбург выработать субъектную позицию мужчины означало, что она вошла в мейнстрим русской и мировой литературы. Мало того что в русском искусстве господствовала мужская эстетическая точка зрения, но и в среде, где вращалась Гинзбург, было широко распространено женоненавистничество в отношении писателей и поэтов женского пола. Как заметила Катриона Келли, теории Вейнингера стали питательной средой для «враждебной реакции постсимволистов на литературное творчество женщин, которая возымела далекоидущие последствия, после 1917 года достигнув апогея в творчестве представителей левого авангарда»[654].

«Балаганчик»: литературная модель трагической любви

«Балаганчик» Блока, наряду с «Полом и характером» Вейнингера, играет большую роль для представлений юной Гинзбург о любви и эстетике. В этой пьесе, которая балансирует на грани между трагедией и фарсом и открыто обнажает все свои литературные приемы, изображен центральный «любовный треугольник» между персонажами комедии дель арте: Пьеро, Арлекином и Коломбиной, которые запутались в тенетах отношений между собой, а также с персонажем, обозначенным как «автор», и с мистиками, образующими что-то вроде античного хора. Пьеро влюблен в свою невесту Коломбину и хочет бежать вместе с ней, но побегу вновь и вновь кто-нибудь или что-нибудь мешает: то его друг Арлекин, то «автор», то занавес, то мистики, которым представляется, что Коломбина – воплощение смерти и давно уже ожидаемое знамение апокалипсиса. Принято считать, что отношения в «треугольнике» отражают отношения Блока, Андрея Белого и жены Блока Любови Дмитриевны – замысловатую смесь духовных и земных влечений[655].

20 января 1921 года Гинзбург упоминает, что пишет статью о драмах Блока. Над этой статьей, где, по-видимому, рассматривался в основном «Балаганчик», она работает почти год, прежде чем внезапно открывает в этой пьесе смысл, важный для нее самой. 20 декабря 1921 года она загадочно намекает на свое новое понимание этого интимного смысла: