Проза Лидии Гинзбург. Реальность в поисках литературы

Примечательно, что в юношеских дневниках Гинзбург не описывает, как обнаружила у себя девиантное половое влечение. Однако за два месяца до того, как ей исполнилось двадцать лет, она отмечает в дневнике, что два дня подряд занималась «усиленным чтением Крафта-Эбинга», которое – в сочетании с сигаретами и мигренью, от которой раскалывалась голова, – «создает довольно сумбурное состояние – все же моральное самочувствие не слишком скверно» («Дневник I», 140, 4 января 1922). В «Разговоре о любви» 1930‐х годов, подчеркнуто дистанцированном от автобиографии и исповеди, мужчина-собеседник рисует подробную и трагическую картину такого чтения. Он утверждает, что некоторые подростки засиживались по ночам, читая эту книгу с беспрецедентным интересом, пока глаза не краснели от напряжения: «Они читали эту толстую, довольно скучную книгу – с болью, со страстью, с каким-то ужасным восторгом перед зрелищем разверзающейся бездны. Так, как они читали эту книгу, – они уже никогда не будут читать – ни „Фауста“, ни Пруста, ни „Медного всадника“»[634].

Как и в своих рассуждениях о Фрейде, Гинзбург намекает, что к пониманию и формулированию своей идентичности, своей психологии человек приходит на основе уже существующих моделей. В ситуации, когда начисто отсутствовали и открыто существующее гомосексуальное сообщество, и ритуалы каминг-аута, подростки, чувствуя, что вопрос безотлагательный, искали рекомендаций в категорично-неодобрительном, клиническом и «скучном» описании гомосексуальности у Крафт-Эбинга. И в автобиографических «исповедях» – процитированных в его книге письмах – читатели находили подтверждение того, что существуют реально, или – если перифразировать слова Гинзбург – справочник по своей сексуальной трагедии.

Дневники Гинзбург не содержат никаких свидетельств о том, какие именно уроки она вынесла из чтения Фрейда и Крафт-Эбинга, или о том, как именно она адаптировала их теории, основываясь на личном опыте. Но диалог 1930‐х годов все же чуть больше приподнимает завесу над ее взглядами на гомосексуальность. В ее диалоге собеседник подражает сексологам, основывающим свои теории на разборе конкретных случаев и скрупулезных наблюдениях за другими людьми. «Он» говорит об «органических формах» гомосексуализма, которые «не поддаются ни лечению, ни воздействию», утверждает, что любовь – это социальный конструкт. Процесс усвоения норм жизни некой группы, говорит он, означает, что гетеросексуальная и гомосексуальная любовь – по сути, одна и та же любовь. В диалоге Гинзбург собеседник решительно возражает господствовавшей тогда теории (ее приверженцами были Крафт-Эбинг, Хэвлок Эллис и другие), согласно которой гомосексуальность – это болезнь:

Гомосексуальность, впрочем, и не болезнь. ‹…› Ее органические формы не поддаются ни лечению, ни воздействию. Давление извне, борьба изнутри приводят только к разрушительным неврозам. Болезнь и начинается с попыток выздоровления. Само по себе это не болезнь, – это устройство; почти всегда чисто психическое, поэтому допускающее амбивалентность[635].

Здесь Гинзбург как бы соглашается с Фрейдом (которого она, по-видимому, проштудировала), а именно с мыслью Фрейда о том, что для «превращения» гомосексуалов в гетеросексуалов (или наоборот) психоаналитическая терапия в основном неэффективна, кроме тех случаев, когда у пациента наличествует «явная (или хотя бы проблемная) бисексуальная конституция»[636]. Гибкость и сложноустроенность, которые сулит фрейдовское понятие «конституция», возможно находят отголоски в слове «устройство», которое Гинзбург употребляет в другом месте, чтобы дать определение человеческой личности[637]. Гинзбург как бы вторит и идее Фрейда о том, что невроз – это «негатив перверзий», а причина невроза – подавление в себе выбора объекта любви и воздержание от актов любви[638]. Соответствует идеям Фрейда и фраза Гинзбург об амбивалентности. В другом тексте Гинзбург пишет, что однополая любовь – не вопрос, требующий ответа, а скорее факт, не нуждающийся в каких-либо оправданиях[639].