Проза Лидии Гинзбург. Реальность в поисках литературы

В ранних дневниках Лидии Гинзбург перед нами предстает человек, охваченный смятением, разрывающийся между двумя течениями, которые ее современники считали (идя по стопам Ницше) аполлоническим и дионисийским, человек, наиболее остро ощущающий соблазны символистской культуры в области любви и ее выражения. Мысля противоречиво, пребывая в состоянии романтического страдания, которое не оставляло ее весь период военного коммунизма и в начале нэпа, молодая Гинзбург находит себе набор культурных моделей, который предопределяет ее подход к сексуальности и любви и предлагает ей новое оправдание интереса к человеку.

Выбрать себе трагедию

В одной из записей 1960‐х годов, оглядываясь на прошлое, Гинзбург лаконично описывает отношение своего поколения к Фрейду, чьи труды она прочла подростком:

Сочинения Фрейда – это был справочник, в котором умудренные мыслью подростки 10‐х годов выбирали себе будущую трагедию. Клинические комплексы венских буржуа в сознании русского интеллигента (по Блоку, он тогда истекал еще клюквенным соком) волшебно преображались в идейные комплексы, в идеологию, например, принципиально неутоляемой жажды[631].

Здесь Гинзбург говорит об известной склонности русских интеллектуалов жить идеями (черта, роднящая их с героем Пруста). Труды Фрейда, оказывавшие мощное воздействие на умы, стали результатом его работы в качестве психоаналитика с пациентами из кругов венской буржуазии; после того как эти труды были «трансплантированы» в мир русской интеллигенции, они обрели ореол духовности, идейности и отвлеченности. Выбранные под влиянием Фрейда «трагедии» преображались благодаря произведениям таких символистов, как Александр Блок, объяснявший желание не физическими или половыми потребностями, а духовной жаждой, идеалом Вечной Женственности и тревогой за будущее России. Упоминая о «клюквенном соке» (из пьесы Блока «Балаганчик», к которой мы вернемся ниже), Гинзбург подразумевает и динамику театральности, которая таится за мытарствами интеллигента, и склонность путать искусство с жизнью, которая культивировалась символистами. Слово «тогда» – намек на неподдельные трагедии, которые обрушились на это поколение в последующие десятилетия.

Помимо Фрейда, подростки из поколения Гинзбург находили модели личных трагедий на страницах знаменитого учебника по сексопатологии, автором которого был Рихард Крафт-Эбинг. В «Из диалогов о любви» 1930‐х годов Гинзбург говорит об этом открытии в общих словах. Сначала собеседник отмечает, что осознание однополых предпочтений происходит в форме прозрения, часто лет в семнадцать-восемнадцать. Подавлять «странные» чувства или ощущения, которые давно уже замечаешь за собой, становится более невозможно: «Обнаруживается ‹…› нечто невозможное. Разорвалась завеса». Театральная метафора Гинзбург напоминает финальную сцену блоковского «Балаганчика» (когда задник рвется, а затем все декорации тоже «улетают»). Судя по дневнику Гинзбург и ее «Из диалогов о любви», следующим шагом этого подростка в мир «страшного» и «странного» могло быть посещение библиотеки, где он брал на дом книгу Крафт-Эбинга «Psychopathia Sexualis», которая впервые вышла на немецком языке в 1886 году, а вскоре была переведена на русский под названием «Половая психопатия» (и с 1887 по 1919 год много раз переиздавалась). Венский сексолог Крафт-Эбинг, упражняясь в таксономии, классифицирует формы гомосексуальности наряду с другими «извращениями полового инстинкта». Книга «Половая психопатия» была чрезвычайно популярна в России, вдохновляла диспуты, а также рассказы, публиковавшиеся в толстых журналах[632]. Как показал Евгений Берштейн, в те времена у читателей вызывал горячий интерес обширный корпус исповедальных писем, присланных Крафт-Эбингу «половыми психопатами» и включенных в его книгу[633].