Проза Лидии Гинзбург. Реальность в поисках литературы

Возможно, в ее флирте с театром есть оттенок того, что сама Гинзбург назвала бы «подчинением исторической закономерности». Как написала Катерина Кларк, в те годы театр переместился из маргинальных сфер и подвалов на передовой край революционной культуры. Более того, поскольку с исчезновением старого мира большинство индивидов было вынуждено выбрать себе новые роли, сама жизнь приобрела оттенок театральности. Такие энтузиасты, как Николай Евреинов, ведущий деятель петербургского/петроградского экспериментального театра, призывали к установлению «театрократии»[610]. А Гинзбург, как нам известно из ее дневников, провела 31 декабря 1920 года, канун Нового года, за чтением «Театра для себя» Евреинова (изданного в трех томах в 1915–1917 годах), где он ратует за театрализацию обыденной жизни[611].

С 1918 по 1923 год, в возрасте 16–21 года, Гинзбург вела дневники, занявшие несколько тетрадей (а в этот период Гинзбург именно ведет дневник, а не пишет записные книжки). Два самых объемистых «томика» (первый, на 225 страницах, охватывает период с августа 1920 года по сентябрь 1922-го, второй, на 138 страницах, – с сентября 1922-го по май 1923-го) относятся к периоду ее страстной влюбленности в Рину Зеленую (1901[?]–1991), молодую женщину, чья актерская карьера (позднее сложившаяся удачно) в то время только начиналась[612]. На закате жизни Гинзбург указала на особый статус этих дневников в пояснительной записке, которую составила одновременно с тем, как закрыла к этим дневникам доступ на десять лет со дня своей смерти (кстати, к такой мере она не прибегла в отношении какого-либо из других своих текстов). Тех, кто когда-нибудь – «чем позже, тем лучше» – ознакомится с содержимым этой папки, Гинзбург предупреждала, что решила сохранить эти материалы, руководствуясь только одним мотивом – свойственным ей «отвращением к истреблению человеческих документов»[613]. По-видимому, искушение уничтожить дневники возникало у Гинзбург из‐за их превалирующей тематики, а также из‐за психологического состояния их автора в то время: «безответное, отверженное чувство вовсе не вытекало из моего психического устройства». Это переживание отчаянной, неразделенной любви, заявляет Гинзбург, было в ее жизни неповторимым «и по силе, и по своей структуре». Полюбить так снова означало бы «оказаться на грани смешного»[614].

Лидия Гинзбург и Рина Зеленая познакомились в Одессе в конце 1919-го или начале 1920 года благодаря тому, что имели отношение к деятельности «Крота»[615]. Старший брат Гинзбург Виктор Типот (спустя недолгое время он стал весьма известным режиссером) писал и ставил одноактные пьесы; вторым основным драматургом была Вера Инбер (вскоре она сделалась официально признанной советской поэтессой); жена Типота Надежда Блюменфельд работала костюмером и гримером, а также занималась переводами. В Одессе, которой едва коснулся нэп, театр собирал костюмы с миру по нитке, выгребая одежду из гардеробов родни; поскольку бумага была в дефиците, юная Гинзбург писала пьесу на бланках накладных с фабрики дрожжей, связанной с фирмой ее родственников[616]. Зеленая недавно приехала из Москвы, в пути заболев сыпным тифом, и жила в полной нищете вместе с матерью и младшей сестрой (отец, армейский офицер, бросил семью)[617]. Как она сообщает в мемуарах «Разрозненные страницы» (1981), написанных беспечным тоном, ее жизнь начала меняться к лучшему только после знакомства с умными и относительно благополучными в материальном отношении людьми из театральных кругов, в том числе с братом и сестрой Гинзбург. Лидия Гинзбург – второстепенный персонаж «Разрозненных страниц». Зеленая описывает ее как «скромную и застенчивую» по контрасту со старшим братом, который фонтанировал кипучим остроумием, и отмечает комическую несообразность того, что неуклюжая девушка, выполнявшая обязанности «рабочего сцены», – «угловатая девочка, неловкая» – расцвела и превратилась в известного ученого, доктора филологических наук[618].

«Отношения» – в своем дневнике тех лет Гинзбург называет их «то чего не было» в противоположность «тому что было» («Дневник I», 204–205, 17 августа 1922 года) – состояли, видимо, в том, что Гинзбург старалась во всем услужить «Р.»: покупала ей грим для спектаклей, обеспечивала продовольствием ее и ее родных (и так о них заботилась, что практически поселилась в их квартире)[619]. В своем раннем дневнике Гинзбург никогда не указывает полное имя своей возлюбленной (собственно, она вообще редко приводит чьи-либо полные имена), вместо этого используя различные инициалы («Е.», «К.», «Р.», «xxx») или просто местоимение «Она»[620]. (Ниже, чтобы напомнить о факте репрезентации и приеме утаивания, я использую инициал «Р.», когда говорю о Рине Зеленой в том виде, в каком она представлена в дневниках Гинзбург.) Р. иногда обходится с Гинзбург «с нежностью» и позволяет всячески о себе заботиться, вместе с тем игнорируя очевидные эмоциональные основы этой заботы. Гинзбург пишет: