Прожить жизнь заново. Все, что я хотела бы сказать себе в прошлом

Вот шрам, оставшийся от того раза, когда я, играя в парашютиста, катапультировалась с верха лестницы. Рана была такая, что виднелась кость. Под этим шрамом – память о том, как побелели от ужаса лица моих друзей, с которыми мы играли.

А эта синяя метка – от карандаша. Я бежала, сжимая его в руке, споткнулась, упала, и карандашный стержень воткнулся мне в ногу. Папа доставал его из ранки и ругал меня за неосторожность.

Большой шрам посередине колена, похожий на кусочек карты, остался у меня с тех пор, как я по ошибке нанесла на ссадину от падения противоожоговую мазь. Рана в итоге загноилась, и у меня была такая лихорадка, что я несколько дней не могла ходить в школу, а потом ещё и получила взбучку от мамы за то, что мажу на себя всё подряд.

У каждого моего шрама есть своя история. Все они – свидетели моего прошлого. В молодости они меня огорчали, и я мечтала от них избавиться, а теперь, напротив, каждый из них – отметка в моей книге жизни, говорящая о пройденных днях.

Не только на теле, но и на душе у меня осталось немало шрамов. Некоторые из них были со мной всегда, потому что, насколько я себя помню, у меня всегда всего было куда меньше, чем мне хотелось. Мама и папа, мои родные, учителя, одноклассники – мне хотелось, чтобы все они любили меня сильнее. Я мечтала, чтобы мир вертелся вокруг меня, но мир был ко мне не слишком-то ласков. Вот так и получалось, что я набивала шишки тут и там, но потом они, конечно, проходили. Ничего особенного – одни шрамы сменяли собой другие, порою ещё раньше, чем первые успевали сойти.

…Шрамы, которых я стыдилась, теперь мне драгоценны. Одна травма сменялась другой, оставляя после себя шрамы. В эти моменты я и росла над собой: так меня учила жизни сама жизнь.

Терять, а то и не иметь вовсе. Испытывать боль от этих потерь. Затем стремиться заполнить пустоты, а порою просто их терпеть, – и таким образом делать собственное существование богаче и полнее. Я думаю, что в этом процессе заключена самая суть человека.

Итак, шрамы на душе могут стать знаками отличия или позора, в зависимости от того, как мы сами выберем к ним относиться. Если у вас на душе есть старые шрамы, которых вы стыдитесь, то самое время перестать. Чем больше вы хотите спрятать отметину, тем болезненней она становится. Так зачем же страдать от раны, которая уже зажила?

В детстве у моей дочери была операция на сердце. Длинный шов, оставшийся от этого вмешательства, заметен у дочки на груди до сих пор. Когда она была младше, то очень переживала из-за него, поэтому однажды я обняла её и сказала:

– Этот шов – знак, что ты победила очень серьёзную болезнь. Выдержать такую большую операцию, когда ты такой маленький – не каждый сможет! Я ужасно горжусь этим твоим шрамом!

У вас всё может быть так же. Пусть рана была глубока, а заживление – болезненно, но ведь вы всё преодолели, и свидетельство тому – шрам в вашей душе. Это словно медаль, выданная вам жизнью за стойкость и храбрость. Похвалите же себя! Гордитесь же собою за то, что сумели пережить большое горе!

Обычно люди верят, что врач их вылечит. Поэтому во время терапии мы часто слышим такие слова:

– Спасибо вам, доктор! Мне гораздо лучше, я теперь даже могу улыбаться. Если бы не вы, даже не знаю, что бы со мной стало.

В таких случаях я всегда отвечаю:

– На самом деле, это не я, это всё вы. Вы сами сумели разрешить свои внутренние конфликты, я вам только немного помогла. Но ресурс для исцеления у вас был изначально – вы просто о нём не знали. Или, может быть, этот ресурс прятался в каком-нибудь дальнем уголке вашей души, задвинутый туда тяжёлыми воспоминаниями и проблемами. Я всего лишь помогла вам извлечь его на свет, а исцелили вы себя сами.

Каждый из нас способен исцелить себя. Это свойство также называется психологической резилентностью – способностью нашей психики преодолевать стресс за счёт нашего же внутреннего ресурса. Резилентность – умение нашего сознания залечивать душевные раны так же, как наш организм залечивает порезы. Именно благодаря этому свойству люди, пережившие такие чудовищные события, как Холокост, способны затем вернуться к нормальной жизни.

Американский психолог Сальваторе Мадди изучал механизмы стресса на данных, полученных им от 430 сотрудников телефонной компании Bell в Иллинойсе, когда та оказалась на грани закрытия. Большинство из них испытало различные стрессовые эпизоды, такие как развод, сердечный приступ или инсульт, которые были вызваны общим психологическим потрясением. Однако любопытно, что треть сотрудников фирмы не претерпела существенных изменений по сравнению с тем временем, когда в компании всё было стабильно. Они были в хорошем состоянии и сумели устроиться на другую работу вскоре после увольнения. Их объединял более высокий по сравнению с остальными уровень психологической резилентности.