Пруд гиппопотамов

– Оставь его, я сказала. Поднеси лампу поближе, я ничего не вижу и не могу втянуть нитку в иглу. Рамзес, вымой лицо и расскажи мне, что случилось.

– Я был начеку, как велел отец, – приступил к объяснениям Рамзес. – Я полагал, что он хотел, чтобы я присматривал за Давидом. Он следил за нами весь день.

– Как? – воскликнула я.

– Он пытался, как говорится, затеряться в толпе. Попытка была неудачной, поскольку я не терял бдительности. Я считал возможным, что его послал шпионить за нами Абд эль Хамед. – Рамзес закончил омовение – более или менее качественное – скромно поправил халат и уселся по-арабски на корточки у края кровати. – После того, как я погасил лампу, мы с Бастет заняли позицию у окна. Ночь была тиха, воздух свеж и прохладен; мои чувства обострились до предела, так как меня вынудили отправиться на отдых задолго до того времени, к которому я привык. И могу ли я отметить, касаясь этого вопросу...

– Нет, не можешь, – бросила я, не поднимая глаз.

– Да, мама. Как я уже сказал, я сидел у окна, и, хотя мой разум был занят философскими вопросами, которые я хотел бы развить, если бы поверил, что мне позволят это сделать, они ничуть не помешали моей сосредоточенности. Именно Бастет предупредила меня о появлении злоумышленника, как я и ожидал, поскольку её чувства острее, чем у любого человека. Приглушённое рычание и вставшая дыбом шерсть вдоль позвоночника насторожили меня. Вскоре я был вознаграждён, увидев, как над фальшбортом появилась голова. За головой последовало тело, когда человек поднялся на палубу, и тогда я узнал Давида, и, хотя я ожидал, что это будет он, я не был настолько опрометчив, чтобы прыгнуть…

– Рамзес, – прервала я.

– Да, мама. Давид – я узнал его по очертаниям и по тому, как он двигался – подкрался к каютам. Я оставался неподвижным, так как боялся, что поспешные действия могут позволить ему ускользнуть от меня. Ожидая момента, когда он окажется в пределах досягаемости, я несколько удивился, увидев, как появляется другая голова и другое, более громоздкое, тело перебирается через планшир. Столкнувшись, как казалось, с двумя противниками, я обдумывал свои действия, когда второй человек прыгнул вперёд, и лунный свет блеснул на предмете в его поднятой руке. Я спас жизнь Давиду, – произнёс Рамзес без ложной скромности, – потому что мой предостерегающий крик позволил ему отпрянуть в сторону, так что нож скользнул по спине, а не вошёл в сердце. Я ожидал, что нападавший убежит, услышав мой голос, но он наклонился над Давидом, упавшим на палубу, и ударил снова. Поэтому я выпрыгнул из окна и схватился с этим типом.

– Боже мой, Рамзес! – воскликнула я. – Это было смело, но очень глупо.

Рамзес пришёл к выводу, что было бы целесообразно пересмотреть своё заявление.

– Э-э… выражение «схватился» не совсем точно, мама. Парню удалось нанести один удар – по моему носу, как ты видишь – прежде чем я... э-э... ударил его ногой.

– Куда? – невинно поинтересовалась Нефрет.

– Перестань дразнить его, Нефрет, – приказала я. – Отличная работа, Рамзес. Обычно я порицаю любое отклонение от правил цивилизованного боя, если таковое случается, но когда один из противников – крупный мужчина с ножом, готовый убивать, а другой меньше…

– Прошу прощения, мама, – покраснел Рамзес. – Ты хочешь, чтобы я продолжил свой рассказ?

– Не сейчас, – вмешался Эмерсон. – Мальчик не спит, Амелия.

Когда я повернулась к Давиду, то увидела, что его глаза открыты.

– Я собираюсь очистить и зашить рану на твоей голове, – сказала я на своём лучшем арабском языке. – Будет больно.

– Нет, – процедил мальчик сквозь стиснутые зубы. – Мне не нужна твоя помощь, Ситт. Отпусти меня.

– Почему ты пришёл к нам, Давид? – спросил Эмерсон.

– Мой дорогой, ты не должен допрашивать его сейчас; ему больно и он нуждается…

– Я не намерен ссориться ни с твоей медицинской этикой, ни с твоими альтруистическими намерениями, – ответил Эмерсон, так же, как и я, перейдя на английский. – Можешь закормить его лекарствами, перевязать и прошить его в своё удовольствие, но сначала важно выяснить причину, по которой он подвергся нападению, и принять необходимые меры, чтобы предотвратить причинение дальнейшего вреда ему – или одному из нас. Ну что, Давид? Ты слышал мой вопрос.

Последнее предложение снова прозвучало на родном языке Давида, но я заподозрила, увидев сжатые губы мальчика, что он понял хотя бы часть предыдущей беседы. Абдулла, конечно, понял её целиком.

Эмерсон не повторил вопрос; он стоял в ожидании, неколебимый, как судья. Затем Рамзес приподнялся на колени, и глаза Давида обратились к нему. На мгновение у меня появилось странное впечатление, что я вижу, как мой сын отражается в зеркале, которое показывало его не таким, каким он был на самом деле, а таким, каким он мог бы стать, подвергаясь жестокому обращению и испытаниям бедности. Его глаза и глаза Давида были почти идентичны по цвету и расстановке, с той же бахромой густых тёмных ресниц.

Ни один не проронил ни слова. Через мгновение Рамзес вновь уселся на корточки, и Давид посмотрел на Эмерсона.