Пруд гиппопотамов

– После того, как ты ушёл, Абд эль Хамед попытался меня избить, – пробормотал он. – Я вырвал палку из его рук и убежал.

– Он и раньше избивал тебя, – сказал Эмерсон.

– Да. Я и раньше сбегал.

– Но до этого ты всегда возвращался, – констатировал Эмерсон.

– Ему больше некуда было идти! – воскликнула Нефрет. – К чему продолжать, профессор? Очевидно, что он...

– Нет, моя дорогая, совсем не очевидно, – последовал ласковый, но твёрдый ответ. – Он мог вернуться в семью своей матери. Разве это не правда, Абдулла?

Абдулла кивнул, но его лицо осталось настолько мрачным, что лишь тот, кто знал его так же хорошо, как я, ощутил бы более нежные чувства, которые ему было стыдно проявить. Я понимала, почему Давид, знавший семью своей матери только по горьким речам своего отца, не хотел искать убежища в этой семье. И всё, с чем столкнулся мальчик за минувший день – нежная забота Нефрет, интерес и предложение помощи со стороны Эмерсона, даже вульгарная, мальчишеская драка с Рамзесом – не одно событие, но сочетание всего происшедшего, возможно, повлияло на его решение, пусть даже сам Давид и не осознавал этого.

– Хм-м, – фыркнул Эмерсон, знавший Абдуллу не хуже меня. – Итак, ты решил принять моё предложение о помощи. Почему ты ждал до ночи?

– Я не пришёл просить о помощи, – надменно произнёс Давид. – Я думал о том, что ты сказал – весь день, когда я прятался в холмах, я думал об этом, и я думал, что снова увижу инглизи и снова поговорю с ними, а затем, возможно... Но было бы глупостью приходить открыто при дневном свете; я знал, что Абд эль Хамед будет искать меня, пытаясь поймать и вернуть обратно. Но не предполагал, что он пойдёт на такие меры...

– Ты не знаешь, почему он предпочёл бы увидеть тебя мёртвым, чем дать тебе сбежать?

– Не знаю. Может, и не Абд эль Хамед. Я не знаю, ни кто это был, ни почему...

Его голос стал хриплым и слабым. Я твёрдо вмешалась:

– Достаточно, Эмерсон. Я собираюсь зашить этот разрез, а потом мальчик должен отдохнуть. Держи его. Рамзес, сядь ему на ноги.

Но прежде чем большие коричневые руки Эмерсона успели сомкнуться на костлявых плечах мальчика, его оттолкнули, и Абдулла занял его место.

Набравшись значительного опыта с Эмерсоном, я довольно аккуратно справилась с зашиванием раны. Давид не издал ни единого стона и не шелохнулся; находясь перед глазами своего деда, он бы не вскрикнул, даже если бы ему ампутировали ногу. К тому времени, как я закончила, он был в полуобморочном состоянии, а лоб Абдуллы обильно покрылся потом.

Мне не терпелось потрудиться над мальчиком с мылом и щёткой, но я решила избавить его от лишних усилий, пока он не отдохнёт. Несколько капель лауданума[111] (Давид был слишком слаб, чтобы сопротивляться) уверили меня в полноценности ожидаемого отдыха. Затем я приказала другим отправляться к себе.

– Но это и есть моя каюта, – возразил Рамзес.

– Верно. Можешь устроиться на диване в салоне.

– Если ты согласишься с моим предложением, мама, я предпочёл бы спать здесь, на полу. Таким образом…

– Тебе не нужно указывать на преимущества этого предложения, – резко прервала я (поскольку во вступительном предложении мне послышался оттенок сарказма). – Удачная мысль. В моём шкафу есть лишние одеяла. Разбуди меня, если будут какие-то изменения.

– Да, мама.

Я подождала, пока Нефрет ушла, а Эмерсон удалился вместе с Абдуллой, и только потом спросила:

– Тебе было больно, Рамзес? Будь откровенен, прошу. Если отрицание не соответствует действительности, то это глупость, а не отвага.

– Мне не было больно. Спасибо за вопрос.

– Рамзес…

– Да, мама?

Он напрягся, когда я обняла его, но не от боли, и через мгновение неуклюже обнял меня в ответ.

– Спокойной ночи, Рамзес.

– Спокойной ночи, мама.

Эмерсон ждал в коридоре.

– Что сказал Абдулла? – спросила я.

– Ничего. Он до умопомрачения переживает за мальчика, но слишком горд, чтобы признать это. Чёртов упрямый старый дурак; он ведёт себя скорее, как англичанин, чем египтянин! Арабы обычно не так сдержанно выражают свои эмоции. Если бы ранее он проявил бо́льшую привязанность к мальчику, Давид мог бы пойти к нему, а не сюда. Я готов принять объяснения Давида до определённого момента, но они не могут объяснить жестокость нападения на него. И я прошу тебя, Пибоди, не начинай выдумывать теории! У меня нет настроения выслушивать их, и я хочу поближе взглянуть на этот фрагмент настенной росписи. Дауд отнёс его в нашу комнату.

– Надеюсь, Дауд не вернулся в Гурнех? Я хочу, чтобы он...

– Ты считаешь меня полным идиотом? Он на палубе, за окном Рамзеса. Знаешь, Пибоди, сегодня вечером Рамзес показал себя молодцом, согласна? Надеюсь, ты сказала ему об этом.

– Мне не нужно было говорить ему об этом. Я только взгляну на Гертруду и присоединюсь к тебе.

Гертруда спала или притворялась спящей. Я направилась в нашу комнату.

– Она спит.

– Или притворяется спящей.

– Ах, – улыбнулась я, расстёгивая жакет. – Значит, и тебе в голову пришла такая возможность?

– Конечно. Сейчас я готов заподозрить всех и во всём. Что она делала на палубе в обмороке?