Психология убийцы. Откровения тюремного психиатра

Когда я сообщил сержанту, отвечавшему за содержание арестованных под стражей, что этот человек — сумасшедший, мое сообщение, похоже, не стало новостью для полицейского. Я добавил: на мой взгляд, ему следовало бы обвинить арестованного в покушении на убийство. В конце концов, тот ясно выразил свое намерение убить. Конечно же, я не думал, будто он может (или должен) быть признан виновным в таком преступлении (если только его помешательство не стало результатом невольной наркотической интоксикации; это могла бы установить дальнейшая проверка — тесты, обследования и т. п.). Однако надлежало должным образом официально зафиксировать его весьма опасное деяние и затем провести судебный процесс, результатом которого стало бы помещение его в больницу при условии строгого надзора. Это не только защитило бы общество, но и в каком-то смысле заверило бы жертву в том, что к этому вопросу отнеслись серьезно.

Сержант, отвечавший за содержание арестованных, явно хотел поскорее сбыть с рук этого психа, поэтому он настаивал на том, что закон не позволяет ему выдвинуть обвинение против сумасшедшего и что, если я немедленно не отвезу задержанного в больницу (без выдвижения обвинений), ему, сержанту, придется выпустить его обратно на волю и даже вернуть ему топорик, потому что, насколько ему известно, это собственность задержанного.

Это был сущий шантаж, и я принялся спорить, но никакие мои доводы на него не действовали. Я заметил: если бы этот тип все-таки успешно совершил убийство, сержант не уверял бы, будто не может выдвинуть против него обвинение, и не грозился бы отпустить его восвояси, если его немедленно не отвезут в больницу без всяких обвинений. Так что, пояснил я, в этом смысле нет разницы, убил он или нет. Более того, добавил я, наша больница не является хорошо защищенным зданием, двери в ней не запираются, и из нее легко сбежать. Ведь соображения общественной безопасности явно требуют, чтобы он оставил задержанного в участке, пока для того не подыщут какое-то подходящее место? Но сержант был непреклонен. Или я немедленно приму его в нашу больницу, или он его выпустит. Я посчитал, что он настроен серьезно и что он вполне готов отпустить задержанного на все четыре стороны, — и я почувствовал, что долг повелевает мне уступить.

Поэтому не существует никаких официальных (и доступных всем желающим) записей — «публичных актов» — об этом происшествии. Получалось, что никакого преступления не было. Жертва наверняка долго пребывала в мучительной неопределенности, гадая: что сталось с человеком, который пытался убить ее без всяких причин (или по какой-то безумной причине)?

У полицейских было и несколько других методов, которыми они занижали показатели преступности и скрывали преступления: все это шло на пользу лишь самой полиции. У меня был один пациент, юноша индийского происхождения, только-только окончивший университет с дипломом первой степени по специальности, которая гарантировала ему превосходное место. У него оставалась пара недель до занятия своей первой в жизни должности, и он провел их, помогая родителям в их магазинчике: им, как и многим индийским иммигрантам, эта продуктовая лавка послужила материальным подспорьем для продвижения своих потомков по социальной лестнице.

Он работал в магазине один, когда вошли трое юных оболтусов, хорошо известных в этих местах (знала их и полиция).

Они стали брать пиво из холодильника, и мой пациент (полагавший, что они еще не достигли возраста, начиная с которого разрешается покупка алкоголя) попросил их предъявить документы. В ответ они просто ушли из магазина, унося с собой пиво.

Он последовал за ними и, едва выйдя за порог, потребовал вернуть товар. Один из юнцов развернулся и попытался нанести ему удар кулаком, но вместо этого попал по витрине, сильно порезав предплечье, которое тут же стало обильно кровоточить. Двое дружков раненого сбежали, но мой пациент велел ему вернуться в магазин. Там он остановил ему кровотечение и вызвал скорую. Вызвал он и полицию.

Полиция сумела найти двух других правонарушителей (что, в общем-то, неудивительно) и предъявила всем троим обвинение в краже, а одному из них — в попытке нападения. Но потом эти трое (каждый — с длинным криминальным «послужным списком», невзирая на юный возраст) стали утверждать, будто мой пациент выбежал из магазина и сам набросился на них. Полиция сделала вид, что поверила этой смехотворной истории, и арестовала моего пациента. Юнцы упорствовали в своих обвинениях против него, и органы обвинения стали планировать судебный процесс, объявив, что откажутся от обвинения, только если он сам откажется от обвинений против этих трех хулиганов.

Несомненно, в истории человечества бывали худшие проявления несправедливости, но отныне моему пациенту стало очень трудно поверить в справедливость британской системы уголовного правосудия. Несправедливый суд не единственный способ, каким можно творить несправедливость.

Тонкая голубая загогулина [28]