Психология убийцы. Откровения тюремного психиатра

Моей жене самой довелось испытать на себе злостную некомпетентность и нравственную деградацию полиции. Незадолго до описанного ниже события мы вышли на пенсию и собирались переезжать. Мы поставили в саду перед домом большой контейнер, куда сложили всякий твердый и громоздкий хлам, который с годами накапливается во всяком хозяйстве и который мы не хотели брать с собой в новый дом. Однажды, выглянув в окно, моя жена увидела, как несколько юнцов поджигают содержимое этого мусорного контейнера. Она позвонила в полицию. Полиция спросила, каких действий она от нее хочет.

— Конечно же, я хочу, чтобы вы их арестовали, — ответила она.

Но это оказалось невозможным: все полицейские силы были заняты в других местах. Тогда моя жена сказала, что в таком случае ей нужен номер дела — чтобы по крайней мере это преступление было официально зафиксировано. Полиция поначалу наотрез отказалась это сделать, яростно воспротивившись такому предложению. Моя жена продолжала настаивать — тоже довольно упорно. В конце концов ее собеседник уступил и с большой неохотой зарегистрировал ее заявление о преступлении. Оно портило им статистику — увеличивая количество зафиксированных преступлений и при этом снижая показатель раскрываемости. Но этим дело не кончилось. Уже через несколько минут моей жене позвонил высокопоставленный полицейский (гораздо выше по званию и должности, чем ее предыдущий собеседник) и заявил, что своей жалобой она вынуждает полицию напрасно тратить время.

Услышав обо всем этом, я очень рассердился и написал кляузу (как это называет мой старомодный знакомый индиец, почтенный врач) главному констеблю, требуя извинений от полицейского начальника, у которого нашлось время на то, чтобы выбранить мою жену, зато не нашлось времени на то, чтобы поймать поджигателей (заодно я потребовал, чтобы ему сделали выговор). Как часто бывает, леность или другие дела победили мою ярость, и я не стал отправлять это послание. Разумеется, не стоит писать письма в состоянии гнева, но ведь частенько после того, как гнев рассеется, письмо так и остается ненаписанным.

Впрочем, однажды я напечатал в газете, издаваемой большим тиражом, статью об инертности полиции. Она побудила главного констебля одного из отдаленных полицейских управлений написать ответ. Он отмечал, что «обработка» ареста занимает в наше время четыре часа, то есть половину смены полицейского, а я ведь вряд ли захочу, чтобы полицейские не патрулировали улицы, переключившись на заполнение бумаг. Полагаю, эта послеарестная процедура по-прежнему неуклонно удлиняется.

Крайне пораженческий тон этого письма был очевиден. Главный констебль словно бы принимал длительность выполнения административных полицейских задач как нечто само собой разумеющееся, будто это какое-то фундаментальное свойство Вселенной, которое невозможно изменить, как нельзя изменить закон всемирного тяготения. Конечно, я вполне сознаю, как трудно урезать какую-нибудь административную процедуру после того, как она внедрена. (Я даже предположил, что существует закон административной деятельности: как только ее объем достигает определенного критического уровня, все попытки сократить его лишь приводят к обратному результату.) Тем не менее удручало то, что высокопоставленный полицейский чин считает поимку преступников напрасной тратой времени.

Административные процедуры, на которые уходит столько рабочих часов у сотрудников всех нынешних государственных служб, являются и средством создания рабочих мест, и методом уклонения от работы: получается диалектическое единство противоположностей (как это называли адепты диалектического материализма). Такие процедуры требуют расхода времени и усилий, мешая или вовсе не позволяя всей этой организации достичь ее формальной цели.

Впрочем, иногда эту инертность полиции способен преодолеть кто-то из числа решительно настроенных граждан — таких, как одна из наших ближайших соседок по жилому району Бирмингема, полному викторианских домов. Когда-то эта женщина преподавала в университете, теперь же она на пенсии.

Наш район внезапно наводнили проститутки (или «секс-работницы», как их теперь именуют в медицинских журналах; термин для обозначения сутенеров пока не выбрали: может быть, «посредники при оказании краткосрочных сексуальных услуг»?). Каждый вечер они прикатывали на автобусах из другого города. Облаченные в дешевенькие, тоненькие, но броские наряды, они зачастую были отнюдь не первой молодости, однако поддерживали стройность при помощи диеты из сигарет и кокаина. Вблизи вид у них был потасканный и изможденный, но уличное освещение (весьма старомодные фонари) было снисходительно к их внешности. К числу их клиентов (или как там их теперь положено называть) принадлежали в основном коммивояжеры, останавливающиеся в ближайших гостиницах. Сексуальные отношения имели место где-нибудь на заднем сиденье машины или в нише церковной стены, а поутру наши розовые кусты порой оказывались украшены использованными презервативами.