Психометраж

Как-то намедни открылась дверь пожарного выхода, и через меня, уже завязанного в узел асаны, перешагнул замначальника колонии по пожарной безопасности. «Палёр» на дверях секции выкрикнул на весь отряд: «пожарник!» и быстро спрятался в туалете среди своих «обиженных» коллег. Но вскоре часовой был пойман и экстрадирован в дежурку для наказания. На обратном пути через меня снова перешагнули, ну кто мог подумать, что обратно он пойдут этой же дорогой? «Йога?», - только и спросили меня.

Семь с половиной лет путешествия в параллельном мире научили меня вылавливать молекулы счастья из активных физических упражнений. Нелегальный спорт здесь запрещён, за него могут побить в кабинете, но меня уже давно не трогают. Молча позволяют заниматься йогой, будто её нет. Наблюдают, прикалываются и контролируют.

Я выдавливаю из себя зека с потом. Мысли о лагере исчезают, лай овчарок вдалеке становится неслышим.

И всё же в мою безмятежность часто врывается беспокойный гость. Он старательно убеждает меня, что в неволе счастью места нет. Здесь насилие и отчаяние, неиссякаемый страх и перманентная агрессия, гнилое дыхание и кислый запах немытых ног. Доводы ума столь убедительны, что я соглашаюсь с ним. Похоже, я смирился или состарился.

Наступает время вечерней проверки. Холодный асфальт плаца, голые тополи с вороньём за «запреткой», тёмное глубокое небо. Я разглядываю тусклые крапки звёзд. Из-за прожекторов и череды ламп вокруг плаца звёзды никчёмны. Среди окружающей серости небу словно запрещено быть нарядным.

И только одна звезда бунтует и всем запретам вопреки мерцает вызывающе ярко. Она прямо над вольным штабом, словно маяк, зовущий на волю. Чужое солнце настолько выделяется из жёлтой мертвенности лагерного освещения, что многие не верят этой звезде, обсуждают МКС, НЛО и Сириус.

На самом деле - это наше Солнце. Просто я сам сейчас на Юпитере, и Солнце далеко от меня. Какой лагерь, какая Земля? Я за миллионы километров отсюда. Душа вырвалась в астрал, бросив тело отдуваться за двоих. Если долго смотреть на звёзды - стены с лагерной охраной пропадают, и зеки вокруг меня растворяются. Правил внутреннего распорядка больше не существуют - только я, небо и свобода.

Офицер выкрикивает мою фамилию, я автоматом плюю имя-отчество, шагаю вперёд и встраиваюсь в шеренгу одинаковых клонов. Оболочки людей с пустыми глазами. Реальность, словно прокурор, приговаривает меня к дальнейшему отбыванию наказания. Я возвращаюсь с Юпитера в лагерь.

Перед сном всегда появляется беспокойство. Как родители? Где дочь?  С кем жена? Почему я здесь? Я вдыхаю через макушку луч света и сжигаю тревогу. В солнечном сплетении разрастается огненный шар, и с выдохом он вырывается наружу, уничтожая страдание всех миров. Я засыпаю в пылающей Вселенной, и храп зеков не мешает наслаждаться мне счастьем в три тысячи двести восемьдесят шестой ночи моего затянувшегося путешествия.

8 - Нужна ли овечкам свобода?

27.03.2017

В строю я вижу шагающую массу в одинаковой одежде, во многом схожую в лицах. Не гордых от своего предназначения бойцов спецназа и не радостных от своих достижений спортсменов, а обезличенных людей, живущих в постоянной тревоге. Чуть свободнее себя чувствуют поводыри, что ведут наш строй в баню, на обед или в клуб. Однако их свобода – это лишь иной покрой робы, разрешённый куратором чубчик, да щёки, что так контрастны среди острых скул. В их глазах тоже мелькает страх, когда мимо проходит настоящий пастух, тот, у кого есть законное право на плеть.

Среди них очень мало симпатичных, привлекательных образов. Такие лица я видел на картинах Босха. Одутлые, с кожными болячками, сморщенные, пропитые и проколотые, красные, жёлтые и синюшно – бледные, с гнилыми зубами или вовсе без них. Конечно же, такие искореженные жизнью лица не у всех. Есть и те, что следят не только за кем–то, но и за собой. Ухоженных зеков единицы, взгляд выхватывает их из толпы - как правило, это активисты, то есть осуждённые, сотрудничающие с администрацией. У них возможностей больше, и «актив» не стесняется ими пользоваться.

Я разглядываю зеков, сравниваю их друг с другом и спрашиваю себя: «неужели они не хотят иметь больше свобод, хотя бы не отпрашиваться в туалет». Меня всё ещё не отпускает недавнее открытие – в инвалидном отряде лагеря деды под шестьдесят отпрашиваются у молодых зеков в туалет. Без разрешения нельзя, хоть обоссысь. Некоторые зеки, бывает, не выдерживают, на проверке пускают «струю в строю». Опера потом, конечно, ругают активистов, а вдруг комиссия? Но правила не меняются, деды продолжают тянуть руку вверх. И без анонимных соцопросов ясно, что распоследний человечишка здесь хотел бы кушать лучше, спать дольше, страдать меньше. Тем не менее сотни полуголодных осужденных сидят в вечном напряжении и не ропщут.