Психометраж

Вылезти из овец тут можно либо в овчарки, либо в гарем. Но и это не просто. Овцепасов в отряде немного, а пастух и вовсе один. Должности забронированы, пайки лимитированы, очередь на белоснежные носки расписана. У большинства карьерный рост активиста долог, но у иных стремителен. Последние отличаются рвением услужить, желанием доносить, склонностью угнетать. И, конечно же - безоговорочной лояльностью.

К моему удивлению, здесь многие уверены, что всё это нормально и так и должно быть. Что только так и может быть. Таких большинство как среди администрации, так и самих осуждённых.

Мне повезло, мне есть с чем сравнивать. Я был там, где такая же масса неповоротливых и безынициативных лодырей – «туристов», - желающих только есть, спать, играть и совокупляться на свиданках, жила куда как свободнее и счастливее моего нынешнего окружения. Если же человек хотел развиваться, возможностей было предостаточно.

Условная демократичность тех правил и договоренностей, придерживаясь которых существовала моя прошлая «чёрная» колония, позволяла зеку перестать деградировать и начать заниматься любым делом по своей душе. И если его увлечённость шла во благо коллектива, то и блага самой личности росли многократно. Конечно, и там были свои овчарки и свои пастухи, но их всех выбирали на общих собраниях и на их возможный беспредел существовала заранее оговоренная управа. Любые действия вне установленных правил могли стать поводом к наказанию по инициативе самого слабого представителя «мужицкой» массы.

Пусть зачастую и лицемерно, но массе предоставлялась возможность выбора условий жизни. И эта относительная свобода позволяла каждому зеку выбирать не только как жить, но даже и как умирать: в зале от спорта, в бараке от лени, в библиотеке от учёбы или в промзоне от работы. Никто никого никуда насильно не гнал и делать что–либо не заставлял. И это было основное достоинство той условно демократичной системы управления массами в «чёрном» лагере, что так разительно отличалась от местной, якобы безальтернативной.

В нашем краснознамённом лагере практически все словно зомби. И за лучшую, более свободную жизнь они рискнуть не готовы не то, что здоровьем или жизнью, но хотя бы своими малыми благами, что им швырнули с царской милостью из недоеденного.

Я уверен, что дело не в местных особенностях сибирского менталитета, а в самой массе современных людей. Большинство никогда не рвётся отстаивать свои права и, тем более, свободы. Люди и на воле хотят жить не свободнее, а комфортнее, иметь не право выбора, а пусть и унизительный, но стабильный покой. И когда жвачные заезжают в лагерь, они здесь ими и остаются. За стадом овец я ежедневно и наблюдаю.

Стоит ли угнетённая масса свободы? Нужна ли она им? Даже банальная свобода выбора – это для них ответственность, но где и когда овечки желали ответственности?  «Лишь тот достоин жизни и свободы, кто каждый день готов идти за них на бой» — это не о современном каторжанине, это о тех единичных исключениях, что гниют или сохнут в изоляторах и на «больничках».

В детстве книги учили меня: помоги страдальцу! Но если он не просит об этом? А если сам страдалец не готов и волос отдать за жизнь без страданий? А если таковые – все вокруг меня?

И я просто смотрю на них…   

9 - Непривязанность

31.03.2017

Ещё в начале своего многолетнего приключения я представил, будто меня отправили в командировку с редакторским заданием. Всё, что меня окружает, с кем я общаюсь, те места, куда я попадаю – это мой бесценный авторский опыт, сотни будущих рассказов о жизни в параллельном мире.

Возможно, идея с журналистикой была всего лишь психологическим приёмом, сохранившим мне рассудок, спокойствие и оптимизм. Но благодаря этой установке, я не терял годы, как большинство арестантов, а учился и развивался всем обстоятельствам назло.

Почти все, с кем я общался за годы путешествия, были готовы уснуть летаргическим сном, лишь бы проснуться только в день своего освобождения.

Я понимаю их. Мы живем в мире выцветших красок и строгих прямых линий. Выщербленный серый асфальт с полустёртой разметкой периметра, жилые здания, цвета выгоревшей охры с кое-где закрашенными окнами, из которых на улицу смотреть «не положено» Ржавые сетки «локалок», за которые выходить без разрешения запрещено. Год из года бледные лица, мышцы которых уже и забыли каково это – без причины улыбаться. И самое жуткое, что и завтра, и послезавтра нас ждёт всё тот же «сегодняшний день». Так практически всех накрывает перманентная депрессия.

За решёткой все торопятся жить, стараясь приблизить заветную дату освобождения. В результате, самой жизни они и не замечают. Почему-то зеки уверены, что после «откидона» у них будет всё по-другому, однако если человека, словно животное, здесь всё же выдрессируют ходить по команде в ногу и по прямой, то он и на воле будет ждать чьего-то позволения даже просто выйти за дверь. Мир прямых линий с красными флажками – он всегда в голове.