Психометраж

В тюрьме, как за покерным столом, все эмоции следует держать под строгим контролем. Уже который год я учусь сдерживать не только гнев, но и радость. Получается  далеко не всегда. Но я над этим работаю. Справился я или нет, судить будут те, кто встретит меня на воле через полтора года.

7 - Мелкие радости

08.03.2017

Бывает, я занимаюсь делом каким-то или может бездельничаю, как вдруг что-то нисходит на меня, я понимаю – вот прямо сейчас мне хорошо! Я доволен жизнью, и я хочу жить. Я словно на мгновенье понял всё обо всём, успокоился и тут же забыл. Но осталось приятное послевкусие, удовлетворение происходящим.

Такое эфирное состояние я поддерживаю весь день. В этом бесцветном мире я научился подмечать яркие радости, мне их хватает надолго.

Утром возле барака, я ловлю счастье от открытого пространства. Годы бетонной клетки научили ловить кайф от бесконечного неба. Я смотрел в однородную массу зеков - они курили и докуривали, броди и топтались на месте, грустили и подслушивали, но видел над ними облака и искал в них знакомые с детства формы. Считал ворон на дальних тополях. Провожал взглядом блёстки самолётов, что так часто здесь шьют бледное небо.

По пути в столовую я разглядывал сопровождающих строй инспекторов. Вот ведь повезло им с работой, думал я. Ранним утром ехать в лагерь, целый день смотреть на тысячи зеков, трогать их на обыске, после рассовывать по пакетам несвежие шмотки, вяло стебаться над происходящим и терпеливо ждать повышения или ранней пенсии. Я-то когда-нибудь выйду на волю, а граждане начальники останутся в лагере. И каждый рабочий день они будут снова и снова садиться в тюрьму. Уже от этого меня прёт, не поменялся бы с ними ни за что.

Через час я иду на работу. С плаца в штаб асфальтная дорожка ведёт по берёзовой аллее. Я иду по ней, медитируя на каждый шаг. Хочу сполна зарядиться деревьями. Ещё в прошлом костромском лагере я знал, что деревья в российских колониях запрещены, дабы не плодить «склонных к побегу».

В Сибири начальник лагеря – барин, он позволяет себе шик. Сквозь эту аллею я и иду, наслаждаюсь.

Бумажных обязанностей у меня много, но прежде я завариваю себе кофе. Не дешёвку растворимую, а из Москвы - молотый. Мне иногда приходил «кабанчик» в два десятка кило. Сигареты разлетались по нужным людям, кофе с шоколадом доставались только мне и моим гостям. Экстра помол и сильная обжарка. Горький шоколад и в большом количестве.

В литровой стеклянной банке, что уже «запрет», я на кипятильнике поднимаю кофе. Главное – не дать закипеть. Я долго смотрю на пенку, она дышит и поднимается. Бывало, по штабу расходился такой благородный аромат, что опера не выдерживали и насылали шмон. Но сегодня я поймал кофейную радость.

Рядом всегда кто-то есть. Или мой коллега - недавно с карантина, взгляд ещё подморожен, но с высшим образованием. Или штабной агент - стукач и соглядатай, он же дневальный штаба. Или завхоз отряда, вызванный на доклад к куратору. Или избитый бедолага из режимной массы.

Завхоз сёрбал жгучий кофе и рассказывал мне отрядные новости с лагерными слухами, перевирая и не договаривая, но мне хватало. Я сопоставлял и сверял, делал выводы и записывал в память, радуясь крохам информации, словно удачливый партизан пойманному «языку».

После могли привести избитого азиата, что пока писал под мою диктовку заявление о переводе в другой отряд, мог со страхом или возмущением в голосе рассказывать, как ему запрещают в отряде молиться. «А что местный муфтий?» - спрашивал я. Муфтий учил их смириться и читать намаз сидя.

Периодически на волю уходили «малявы» с лагерными новостями, фамилиями основных активистов и датой освобождения лагерного «гадья». Должность штабного статиста открывала много возможностей.

Обычное заявление на телефонный звонок надо было подписать у начальника отряда, потом у кураторов из опер отдела и отдела безопасности, и главную подпись получить от заместителя начальника колонии. Пока эта бюрократия месила бумаги, личные данные негодяев уходили братве за забор.

Как-то с парой зеков мы подготовили очередной месседж в виде туго скрученной и запаянной в целлофан «малявы». В случае её перехвата мелкий почерк распознали бы быстро. Неприятности грозили крупные, и проследить за её отправкой надо было лично.

Заговорщиков я разыскал в нашем отрядном туалете. Они спорили: «загашена или нет малява», если она упала в «очко дальняка». Времени объяснять, что партизанская деятельность во благо «общего» и потому не «гасится» у меня не было. Я тогда молча достал из воды «флэшку» и ждал, пока будущий освобожденец не запихнёт её в свой «воровской курок».

После, я находил укромное место отряда, расстилал на полу одеяло – и час йоги был только мой. Если, конечно, в это время не случался шмон или нас не посещал пожарный инспектор.