Пташка

Гнеда сглотнула, трепетно прижимая сорочку к груди. Сердце заходилось обидой и злостью, и она лихорадочно закусывала нижнюю губу. Рыжеволосая, очевидно, наслаждалась ее смятением.

– Не твое дело, – наконец огрызнулась Гнеда, не сразу сумев совладать с языком, который едва не подсунул ей залесские слова. – Кто ты такая? Зачем явилась?

Девушка слегка склонила голову набок, окидывая Гнеду уничижающим взглядом.

– Это ты явилась! – прошипела она, и на миг за показной дерзостью проступила горечь. – Явилась, вздумала отобрать его у меня! Еще была бы красавица, так ведь ни рожи ни кожи!

Гнеда стиснула зубы. Памятуя науку Фиргалла, она пыталась не поддаваться обуревавшим ее чувствам и сдержанно поразмыслить.

Явилась, чтобы отобрать. Отобрать его. Это Брана, что ли?

Гнеда прищурилась, еще раз оглядывая незнакомку с ног до головы. Как же она сразу не догадалась. Сид ведь обмолвился, что у него в Корнамоне кто-то есть. Что ему не нужна жена. Так вот она, эта его «хоть». Теперь ненавидящий взгляд и наглые речи обретали смысл.

– Как тебя зовут? – спросила Гнеда разом поблекшим голосом, в котором больше не звучало ни капли воинственности.

– Дейрдре, – надменно ответила девушка, но вызывающий взгляд стал менее уверенным. Переход соперницы от враждебности к равнодушию насторожил ее.

Гнеда кивнула, будто подтверждая собственную мысль.

– Уходи, Дейрдре, – сказала она устало.

– Не-е-ет, я не уйду, – протянула рыжая, хищно оскаливаясь и медленно, по-звериному, поднимаясь. – Думаешь, он станет твоим? – Ее зубы неприятно сверкнули, и быстрым, каким-то мужским движением Дейрдре выхватила из-за сапога нож.

Гнеда перевела неподобающе спокойный взгляд с лица девушки на оружие в ее руке и обратно.

– Не думаю, что Брану понравится, если ты перережешь мне горло. Даже скорее наоборот.

Дейрдре тяжело дышала, не отводя глаз от Гнеды. Волосы рыжей растрепались, и ей пришлось раздраженно сдуть кудряшку, лезшую в глаза. С отстраненностью Гнеда подивилась на собственное безразличие к тому, что произойдет дальше. Она не сомневалась в решимости своей соперницы, но все равно не испытывала страха.

– Может, ты не знаешь, но я не своей волей выхожу за него, – продолжала Гнеда, – и не по своей воле приехала сюда.

– Как же, – процедила Дейрдре, и ее взгляд налился уже знакомой ненавистью, – свадебный дар ты тоже по принуждению готовишь?

Гнеда растерянно поглядела на рубаху в своих руках и еле слышно вымолвила:

– Это не для него.

Дейрдре недоверчиво сощурила глаза.

– Я не хочу, – голос Гнеды пресекся, и она неловко откашлялась, – не хочу выходить за Брана. Я совсем не знаю и не люблю его, как и он меня. Разве тебе не известно, что ему от меня нужно?

На челе девушки мелькнуло сомнение, но она все еще не желала отступать.

– Я убью тебя, – пообещала Дейрдре, делая шаг вперед, но Гнеда почувствовала, что за ее словами уже нет истинного намерения.

Поэтому опустила руку с сорочкой так, чтобы не закрывать груди, будто подставляясь. Будто предлагая Дейрдре наиболее выгодное место для удара.

– Твой ворон украл курицу, чтобы та несла ему золотые яйца. Как думаешь, что будет с тобой, если ты задушишь ее, лисичка?

Лицо Дейрдре дрогнуло от наглости соперницы и сознания собственного бессилия. И, повинуясь женскому или животному чутью, она спросила, кивнув на рукоделье, безошибочно нащупав единственное уязвимое место противницы:

– Кто он?

Гнеда опустила глаза, в которых тут же умер затеплившийся было огонек, рожденный необходимостью защищаться. Она вновь вспомнила, что всего лишь жалкая и слабая предательница.

– Почему же ты не убежишь? – с неожиданным упреком спросила Дейрдре, которая, кажется, забыла о ноже, зажатом в ее правой руке. Наверное, она могла бы убить. И уж без сомнения, эта девушка не стала бы идти за постылого.

– Я поклялась Брану, что не убегу. Что выйду за него, – пробормотала Гнеда, не находя в себе сил взглянуть в глаза девушки, стоявшей напротив, которая, казалось, вдруг стала олицетворением совести, чести и остатков ее, Гнеды, достоинства.

Дейрдре нахмурилась, а губы ее неприязненно изогнулись.

– Поклялась? – презрительно переспросила она. Из ее уст это слово звучало как ругательство. – Ну и дура же ты.

– Уходи! – закричала вдруг Гнеда, сжимая кулаки так, что ногти до боли впились в ладони, а Дейрдре испуганно вздрогнула. – Убирайся!

Она явилась через несколько дней и принесла с собой кусок кроваво-красного полотна, из которого, и никак иначе, по ее утверждению, следовало сшить ластовицы[153]. Гнеде не оставалось ничего, кроме как признать правоту непрошеной гостьи и переделать работу.

Дейрдре выведывала о значении каждого неизвестного ей знака, что Гнеда оставляла на вороте, запястьях и подоле, и не спрашивала, для чего девушка шьет рубашку тому, кто никогда ее не получит. Она ни разу не назвала труд Гнеды бессмысленным, молча наблюдая, как снуют загрубевшие пальцы, оставляя за собой неожиданно красивые, трепетные узоры.